Я убежден в том, что компания «КрайНет» должна разделить мой взгляд на нужды нашей страны, и покорнейше прошу снова рассмотреть вопрос о закрытии программы «Н-2».

Искренне Ваш

Доминик Х. Локхарт (капитан-лейтенант).

По шлему стучит дождь. На горизонте сверкают молнии, мир как в стробоскопе. Невдалеке медленно вертится в небе яркий луч – словно глаз Саурона методично обшаривает море и землю. Это маяк.

Я в сотне метров от южной оконечности острова Рузвельта. По GPS, «Призма» – рядом с мостом Квинсборо, чуть больше мили к северо-востоку.

Я еще не выбрался на берег, а Харгрив уже нудит:

– Алькатрас, как хорошо, что ты идешь ко мне, но дальше, пожалуйста, осторожнее. Локхарт собрал здесь элитные силы. Я проведу тебя, как смогу, но мои возможности наблюдения здесь, скажем так, весьма ограниченны.

Маяк торчит передо мной каменным тортиком, слой за слоем: ограждение на широком нижнем уровне, словно узор из глазури, второй этаж поменьше, из центра торчит здоровенная свеча. Вдоль наружной стены вьется лестница, но, еще не ступив на берег, вижу поблизости в инфракрасном диапазоне три светлых пятна. Наверняка внутри маяка есть еще.

БОБР сканирует эфир, выдает:

– Видел ту летучую хреновину? Я думал, она гонять нас явилась.

– Да куда ей, такой побитой? Ты что, не заметил: она ж горит?! Через пять минут сама грохнется.

– «Шафрановый-три» и «Восемь», не забивайте линию! Работайте молча, прочешите периметр – я нутром чую, жестянка пожаловала!

А, папочка Локхарт, явился отчитать деток.

– Да, сэр!

Я уже на лестнице, прижимаюсь спиной к стене, пока третий и восьмой простодушно трясут мудями, прочесывая периметр. Подумать только, надеются, что я покажусь перед ними – у одного вроде был друг в «Кобальте».

Ожидаю, пока голоса затихнут вдалеке, включаю невидимость на время, достаточное, чтоб высунуть голову и осмотреться. Ничего и никого – только спины шафранного дуэта вдалеке. Глазам не верю: Локхарт хоть и сволочь, но вовсе не идиот и не мог оставить южные подходы без охраны.

Ну конечно, вскоре слышатся и новые голоса. Я крадусь, а там некий засранец объявляет: лучше б с цефами пошел драться, а не сидел здесь, грея задницу. Засранка номер два предпочла бы развлекаться дома, трахая бойфренда.

Сауроново око над головой мигает, гаснет. Пару секунд ночь освещают лишь огни за проливом. Я гляжу на прожектор маяка, и на фоне облака жара от погасшей лампы замечаю меньшее пятнышко наверху, чуть похолодней. Включаю усилитель разрешения.

Ага, сидит, родимый, – и со снайперской винтовкой. Запомним.

Лампа вспыхивает снова, в глубине, за камнями, скрежещет механизм – луч света опять метет горизонт.

– Вот же дерьмо! Опять электричество пропадает.

– Знаешь, кореш, по мне, так Локхарт наш хрень гонит. Слишком близко к сердцу принял, спокойно не может.

– Куда там спокойно, когда траханый киборг половину друзей в гробы запихал. Я жестяного гаденыша хочу пришить не меньше Локхарта.

– Да ему сюда не подобраться!

– Может, он уже здесь? У него ж невидимость!

Да, у меня невидимость. Незримым я крадусь вдоль стены, и вот передо мной трое засранцев в доспехах, похожие на жуков – и ни хрена не видящих.

– Может, он прямо сейчас на нас глядит!

Я могу вытянуть руку и коснуться бедняжки, тоскующей о бойфренде. Искушение прямо невыносимое.

Но поддаться ему не довелось, потому что из-за угла выходит наемник номер четыре и касается меня.

Хотя «касается» – не то слово. Скорее утыкается – я же в невидимости. Тупой козел врезается с ходу и валится на жопу, дрыгаясь. Его приятели ржут – примерно полсекунды.

– Да он же тут! Мать вашу, он тут!!!

– М-да, – замечает Харгрив утешительно. – Ничто хорошее не вечно.

Я дятлам развлекаться не мешаю – пока идиот номер четыре падал, я уже отпрыгнул подальше от дождика из пуль, превратившего стену в швейцарский сыр. Но толку с того мало – через две секунды палить начинают на звук моих шагов по бетону. А еще через полсекунды невидимость выдыхается и пули сыплются на меня. Пару раз они успевают прошибить Н-2, прежде чем я закручиваю броню на максимум, но внутри-то для пули и целей нет, меня там почти не осталось, пуля отскочила от внутренней стенки, да и скатилась по ноге. Знаешь, Роджер, мне кажется, она до сих пор внутри болтается.

– Внимание, это «Шафрановый-два»! Огневой контакт в секторе «Браво»!

Я, само собой, контактирую в ответ, преподаю передовой линии «шафрановых» наглядный урок: при охоте на траханых киборгов хвастливой болтовни мало. Но потрепанные «шафраны» вызывают поддержку с воздуха и наземные резервы. Я луплю по башне маяка – надежды подшибить треклятого снайпера почти нет, но хоть заставлю его прикрыться, выскочу из перекрестья прицела. Подбираю у издохшего «шафрана» автомат «фелайн» – отличная машинка с малой отдачей и устрашающей скорострельностью – и направляюсь в глубь острова, стараясь сочетать незаметность и скорость.

Правда, на острове Рузвельта особо не спрячешься: от берега до берега сто пятьдесят метров, домов немного, а какие есть, разваливаться начали задолго до прилета цефов. Неподалеку высится одна такая развалина, и я тороплюсь к ней, попутно читая по GPS: «Больница “Ренвик”». Темновато для больницы: ни огней, ни хотя бы фонаря перед входом. Оно неудивительно, половина больниц накрылась к чертям собачьим после «двойной депрессии». Так или иначе, это здание – хорошее укрытие для меня. В инфракрасном свете не видно поджидающих за стенами синеватых теней, готовых взять меня на мушку и осыпать свинцом. Позади вопят, голосят в интерком, сверху, с большой высоты, доносится едва различимый рокот винтов. Меня отделяют от больницы смятая сетчатая изгородь да сорная трава – прятаться негде. Поэтому несусь со всех ног к больнице, ныряя и виляя, – вдруг чертов снайпер на крыше опомнился? Смотрю вперед и…

И не вижу больницы.

Это похоже вовсе не на больницу, а на средневековый замок или вроде того. Темная громада высится под дождем, на мгновение освещаемая молниями: три этажа древней кирпичной кладки с зубцами поверх стен, меж зияющих пустотой окон – сплошная подушка вьющегося плюща. Я на секунду замираю, глядя сквозь провалы окон на задымленное небо, чувствуя, будто провалился на три столетия. Поразительное место, кусок восемнадцатого века, умудрившийся прокрасться в двадцать первый.

Не удивлюсь, если здесь водятся привидения.

Древние кирпичи брызжут осколками от вполне современного тридцатого калибра, и я ныряю внутрь, под защиту стен.

Оказывается, это все-таки больница. Потом выяснил: в девятнадцатом веке тут собирали больных оспой – настоящей, исконной оспой, а не кубинским штаммом. Несколько лет больница считалась историческим памятником – прежде чем «Харгрив-Раш» выкупила остров с потрохами.