Пул поморщился, показывая, что верит в такую возможность так же, как в то, что Джона Кеннеди убил стрелок-одиночка. Потом повернул на подушке голову и посмотрел на меня.

— Вы точно видели, как с утеса бросили две винтовки?

— Почти точно, — сказал я. — Там бог знает что творилось. — Я пожал плечами, потом кивнул: — Нет, точно. Две винтовки.

— А стрелок на мельнице свой винчестер оставил?

— Да.

— Но никаких гильз?

— Именно так.

— А стрелок или стрелки у карьера избавились от винтовок, но оставили повсюду гильзы?

— Верно, сэр, — сказал Бруссард.

— Господи, — сказал Пул, — я этого не понимаю.

В палату вошла Энджи, держа у локтевого сгиба марлевый шарик, сгибая и разгибая руку. Она стала у кровати Пула и улыбнулась, глядя на него сверху вниз.

— Что говорит врач? — спросил Бруссард.

— Небольшое переохлаждение. — Энджи пожала плечами. — Сделал мне укол куриного бульона или чего-то такого, сказал, что пальцы на руках и ногах не отрежут.

Энджи несколько порозовела, далеко не до обычного своего состояния, но тем не менее.

— Мы с вами как парочка призраков, — сказала она, сев на кровать рядом с Пулом.

Он улыбнулся потрескавшимися губами.

— Говорят, моя дорогая, вы сиганули со скалы, как знаменитые ныряльщики на Галапагосских островах.

— Это в Акапулько так ныряют, — сказал Бруссард. — На Галапагосах со скал никто не прыгает.

— Ну, тогда на Фиджи, — сказал Пул, — и хватит меня поправлять. Итак, детки, что же, черт возьми, происходит?

Энджи слегка потрепала его по щеке:

— Это вы нам расскажите. Что было с вами?

Он поджал губы.

— Да я хорошенько и не помню. Почему-то оказалось, что спускаюсь с холма. Беда в том, что я уоки-токи и фонарик забыл. — Он поднял брови. — Вы, наверное, думаете: «Хорош, нечего сказать». Услышал стрельбу, попробовал вернуться на место, где мы расстались, но куда бы ни шел, все выходило, что иду не на выстрелы, а от них. Заросли, — сказал он и покачал головой. — Потом как-то оказался на углу Карьерной улицы и у съезда с автомагистрали. Мимо пролетел «лексус». Я пошел за ним. К тому времени, как оказался рядом с ним, наши друзья получили по свинцовой заглушке в головы, а я чувствую, меня как-то вроде шатает.

— Помнишь, как позвонил и сообщил о трупах? — спросил Бруссард.

— Я позвонил?

Бруссард кивнул.

— С телефона в машине.

— Ничего себе! — сказал Пул. — А я не дурак, а?

Энджи улыбнулась, взяла носовой платок с тележки у кровати Пула и промокнула ему лоб.

— Господи! — сказал Пул, с трудом ворочая языком.

— Что?

Глаза его закатились, но через мгновение он снова осмысленно посмотрел на нас.

— А? Да ничего, просто лекарства мне такие колют. Трудно сосредоточиться.

Из-за занавески возле Бруссарда показалась медсестра, ведавшая посещениями.

— Вам пора. Пожалуйста.

— Так что там наверху было? — с трудом проговорил Пул.

— Пора, — сказала сестра.

Пул снова закатил глаза влево, облизнул сухие губы и похлопал веками.

— Мистеру Рафтопулосу сейчас больше нельзя.

— Нет, — сказал Пул, — подождите.

Бруссард похлопал его по руке:

— Мы еще зайдем, дружище. Ты не волнуйся.

— Что там было? — снова спросил Пул заметно слабеющим голосом. Мы поднялись и отошли от его кровати.

Хороший вопрос, думал я по пути из отделения интенсивной терапии.

Едва мы вошли в квартиру, Энджи залезла под горячий душ, а я позвонил Буббе.

— Что? — сказал он в качестве приветствия.

— Скажи, что она у тебя.

— Что? Патрик?

— Скажи, что Аманда Маккриди у тебя.

— Нет. Что? Почему она должна быть у меня?

— Ты убрал Гутиерреса и…

— Нет, не я.

— Бубба, — сказал я. — Это ты. Тебе пришлось их убрать.

— Гутиерреса и Маллена? Ни боже мой, чувак. Я два часа пролежал мордой в грязь в Каннигем-парке.

— Так ты у карьера даже не был?

— Меня вырубили. Кто-то поджидал, Патрик. Получил кувалдой или чем-то таким по затылку, и с копыт долой. Я даже из парка выйти не успел.

— Ладно, — сказал я, чувствуя, как по поверхности моего сознания расползается масляное пятно, — повтори еще раз. Медленно. Ты был в Каннигем-парке…

— Где-то в шесть тридцать, со снаряжением, собирался пройти в холмы через лес, пошел к нему, слышу какой-то хруст. Кручу головой, пытаюсь понять что, и тут — хлобысь! — получаю по затылку. Это, сам понимаешь, сначала меня немного огорчило, но я к тому же ни хрена не вижу. Стал нырять, уклоняться, и тут — шарах — снова. Опустился на одно колено, и тут — третий раз. Может быть, был и четвертый, но следующее, что помню, — очнулся весь в крови и время вроде восемь тридцать. Я пошел обратно, к доктору Хиханьки.

Доктор Хиханьки — токсикоман, вдыхающий пары эфира, к которому Бубба, как и половина нашей городской шпаны, ходил с ранами, которые не хотел показывать обычным врачам.

— Но сейчас-то ты в порядке? — спросил я.

— В голове сильно звенит, и перед глазами то все почернеет, то обратно просветляется, но до свадьбы заживет. Мне эта скотина нужна, Патрик. Меня еще никому вырубить не удавалось, ты же знаешь.

Это я знал. Из всего, что я услышал за этот час, эти новости пока были самыми удручающими. Кто-то оказался настолько быстр и умен, что вывел из игры Буббу. И справился со своей задачей блестяще.

Но если строить отношения с Буббой на таком уровне, зачем оставлять его в живых? Похитители Аманды убрали Маллена и Гутиерреса, пытались убить Бруссарда, Энджи и меня. Почему бы им с безопасного расстояния не застрелить Буббу, и дело с концом?

— Доктор Хиханьки сказал, ударили бы еще раз — порвали бы связки на задней стороне шеи. Господи, — сказал Бубба. — Ну, я до них доберусь!

— Как только узнаю, кто это, — сказал я, — сразу сообщу.

— Я собирал сведения по своим каналам, понимаешь? Услышал о Фараоне и Маллене от доктора Хиханьки и велел Нельсону кое-куда позвонить. Говорят, копы деньги потеряли.

— Это точно.

— А девочки нет.

— Девочки нет.

— Серьезных людей ты против себя настроил на этот раз.

— Знаю.

— Э, Патрик!