— Вот в этом вы ошибаетесь, — перебил он меня, — в отеле проживает около двух тысяч человек, что, согласитесь, немало. А сейчас здесь полно студентов на каникулах. Многие из них любят путешествовать в одиночку. Паломники, опять же…

— Какие еще паломники? — спросили мы с Татьяной хором.

— Извините, это наш местный жаргон. Так мы называем тех, кто приезжает на Оркус специально, чтобы испытать воздействие его поля.

— А для чего им это? — поинтересовалась Татьяна. Бруц не слишком уверенно ответил:

— Эти люди, то есть паломники, считают, что ложные воспоминания — это язык, на котором с нами общаются прежние жители Оркуса, гоморкусы, то есть. По мнению паломников, гоморкусы конструируют свои сообщения из того, чем наполнены наши головы. Если вдуматься, то это самый простой способ для передачи сообщений — как бы без посредника — прямо сразу в голову…

— Какая чушь! — возмутилась Татьяна, — ну и что гоморкусы им насообщали?

— Паломники не любят об этом распространяться. И вообще, они люди замкнутые — варятся в своих воспоминаниях. В отеле их полным полно. Кстати, вы никогда не сможете отличить паломника от обыкновенного туриста.

— Хорошо, проверяйте всех — и студентов, и паломников.

— Но таких людей десятки, если не сотни, — возразил Бруц.

— В отеле установлены телекамеры? — спросил я.

— Только в вестибюле — там где проходят регистрацию.

— Прекрасно! В таком случае, у нас есть изображения всех подозреваемых — ведь день и время прибытия каждого постояльца вы фиксируете.

— Фиксировать то фиксируем, но, как я уже сказал, подозреваемых может быть очень много. К тому же, убийца не обязательно постоялец отеля — чего, кстати, я всячески желаю.

— Нам нужно с чего-то начинать. Все записи, возможно, и не понадобятся. Первым делом проверьте тех, кто въехал в отель в течение последней недели, потом посмотрим. И вот еще что… Вы, наверное, сумеете это сделать. Попробуйте установить, не остановился ли в каком-либо оркусовском отеле некий Фил Шлаффер. И тоже самое касательно Лесли Джонса, если, конечно, получится, — попросил я.

— Ладно, как скажете, — нехотя согласился Бруц.

— Тогда это пока все, — сказал я важно — будто он был моим подчиненным. Бруц так не считал:

— Все-таки вы чего-то не договариваете…

— Вам это только кажется, — убежденно ответил я, — а теперь, извините, нас ждут дела.

— О да, я понимаю, — усмехнулся Бруц, — конечно, конечно, не смею вас больше отвлекать своими пустяками, — он театрально раскланялся и вышел из номера.

— Фигляр! — обругала его Татьяна, — чего, спрашивается, он тут паясничает.

— Он умнее чем мы думаем, вот и старается нам это доказать, — заключил я.

До самого обеда мы из номера никуда не выходили. За обедом Абметов (мы его специально пригласили) вел себя подозрительно непринужденно, много шутил и даже сказал пару тостов за скорейшую поимку гомоидов, но говорил он о них весьма иносказательно. Мы с Татьяной морщились, скрипели зубами и едва сдерживались, чтобы ему не нагрубить. Суп из хобота молодого птероркуса окончательно испортил мне и настроение и аппетит.

— Бедный птероркус, — вздохнула Татьяна, помешивая ложкой тонко нарезанные колечки. В ответ Абметов принялся перечислять достоинства Земной кухни. Он дошел до сравнительного анализа птероркуса и курицы, когда я не выдержал и сказал ему:

— Вы вчера так и не доказали, что нестабильные сапиенсы должны сами себя уничтожать. Если они кого и уничтожают, то только людей.

Абметов поперхнулся виртуальной куриной грудкой в земляничном соусе, способ приготовления которого он как раз описывал.

— Ой, мама, — тихо воскликнула Татьяна и отодвинула тарелку с супом.

— Как я вас понимаю, — сказал Абметов, посмотрев на Татьяну. Затем ответил мне: — Что ж, постараюсь объяснить попонятнее. Вы конечно же слышали, как в том или ином случае, люди говорят о себе: «Во мне боролось два человека». Человек обуреваем одновременно многими страстями, часто — противоположными, поэтому формальная логика, подразумевающая закон исключения третьего, не приспособлена для описания сознания — даже человеческого, не говоря уж о нестабильном сознании. Конечно, когда речь идет о людях, мы говорим о «борьбе двух личностей в одной» лишь в переносном смысле, поскольку одно из амбивалентных чувств подавляется другим.

— Все это общие слова. Я вас не о том спросил, — напомнил я ему, боясь, что после паузы, он снова вспомнит о курице.

— Я как раз подхожу к нашей теме. В киберпсихологии, синдром раздвоения личности называют горизонтальной нестабильностью, дереализацию — вертикальной. В сочетании, они приводят к тому, что сознание субъекта полностью распадается на противоборствующие подсознания. Внутри нестабильного сознания ведется настоящая борьба не на жизнь, а насмерть. И тут уже напрашивается другая аналогия. Когда-то давно, в хирургии использовали пересадку тканей от одного человека к другому. Если нужной совместимости вдруг не оказывалось, то организм-хозяин начинал отторгать пересаженные ткани. Организм боролся с чужеродным телом, не зная, что такая борьба приведет и к его собственной гибели. Похожая вещь происходит внутри нестабильного сознания. Части сознания воюют друг с другом не ведая, что исход сражения — гибель организма-носителя сознания. Поэтому-то я и сказал с самого начала, что нестабильная личность обречена на самоуничтожение.

Абметов замолчал. Пока он говорил Татьяна напряженно теребила салфетку.

— Пожалуй, я поднимусь в номер, — вяло сказала она.

— Вам плохо? — спросил он.

— Вы так скачете с куриц на отторжение органов и сознаний, что мне лучше оставить вас вдвоем, — едко ответила Татьяна и вышла из ресторана. Делового разговора у нас с доктором так и не получилось. Быстро попрощавшись, я вышел вслед за ней.

Через два часа после обеда я вновь встретился с Бруцем. Новостей от полиции не было никаких, зато он сказал, что за полдня успел составить список подозреваемых из числа постояльцев отеля. Отдать список мне на руки он не захотел, и мы пошли к нему в контору. Расположена она была где-то под вестибюлем, на минус первом этаже. Прежде чем в попасть в контору, мы довольно долго плутали по коридорам, миновали кухню ресторана, несколько складских помещений, технический центр и еще какое-то мрачное помещение, назначение которого осталось для меня загадкой.

— Ну вы и забрались! — оценил я степень конспирации службы безопасности Оркус-Отеля.

— А вы что хотели? Ведь нам приходится контролировать не только то, что происходит наверху, — Бруц поднял указательный палец, — но и технические службы. Нечасто, но иногда опасность исходит и оттуда, — улыбнулся он.

— То есть вы оберегаете постояльцев не только друг от друга, но и от себя, — предположил я.