В три часа ночи мне пришлось искать плошку, потом кашу, заботливо оставленную в процессе ужина для завтрашнего кормления котов. Потом оказалось, что после еды кота следует напоить. Я попыталась возмутиться, но поняла, что лучше молчать, иначе возмущённая матушка перебудит всех окружающих. А келья наша только называется кельей. На самом деле это место в коридоре по дороге в туалет, отгороженное занавеской. Так что возмущаться в таком месте – это просто занятное представление для всех сестёр монастыря. Серый смотрел на меня с ехидством: придётся тебе за мной поухаживать! Ну до чего противная морда! Погоди, нахал, доберусь я до тебя, отдеру за уши!

Матушка с котом к утру уснули, а я, проделав им обоим утренний туалет, поплелась стирать. Памперсы, конечно, хорошая штука. Но, наверное, для годовалого ребёнка. У нас – «а главное – сухо» – никак не получается. Трудно, наверное, ожидать, что это получилось бы, если человек весит килограммов шестьдесят, а не пять – десять. В процессе стирки чуть не уснула. Хорошо, что вода течёт только ледяная – так бодрит! Доброе утро, Олечка!

А в Патерике один старец послушника гонял за пять километров поливать сухую палку. Через пять лет она расцвела, и старец сказал: «Вот плоды послушания!» Что-то ещё читала такое – за послушание реку переплывали, хотя плавать не умели. По спинам крокодилов ходили! Ну вот, а ты всего лишь полночи кота спать укладывала. Это ж просто пустяки!

Сегодня мне удалось сводить матушку в душ. Говорят, что до меня это никому не удавалось. Думала, не будет она мыться. Но она мылась долго и с удовольствием. Спрашиваю: «Почему ты раньше в душ не ходила?» «А сколько тебе со мной мороки-то в этом душе?! Я бы ни за что не пошла! Да ты мёртвого с одра подымешь! От тебя разве отвяжешься?!» Едем из душа. Дорога в горку. Коляска буксует. Никак не могу перевезти её через трещину в асфальте. На мои попытки никто не обращает внимания. Да и обращать-то особо некому: монастырские задворки пустынны.

Наконец, видимо, увидев меня из окна, выходит один брат. Лёгким движением руки приподнимает коляску и перевозит через трещину. Приговаривает: «Ну, это не для женской силы, пойдёмте-ка, я вас наверх провожу!» Хорошо, но мне уже не наверх, а снова бы вниз – опять в душ. Пока я матушку одела, пока с трещиной боролась – вся в поту и мыле.

В келье все вещи я перестирала, но запах всё равно чувствуется. Не могу понять, откуда он идёт. Наконец нахожу запихнутые за стул одеяла в пододеяльниках. Пододеяльники мокрые, и уже давно. Свёрнутые в комок, они и не думали сохнуть. Стираю. Вешаю сушить. Чему, интересно, меня должна научить данная ситуация? Ну, если по Патерику, то, конечно, неосуждению. Ведь я не знаю, почему предыдущая послушница не смогла это постирать? Не смогла уговорить матушку помыться? В голову лезут помыслы: «Оля, ты дура, что ли? Что тут непонятного!» Так, старательно прогоняем эти помыслы. Будем жить по Патерику!

После трапезы у меня одна сестра спрашивает: «Что-то, Оль, у тебя вид какой-то уставший. Устаёшь? А я тебя поблагодарить хотела. Обычно из вашей кельи столько криков доносилось, а сейчас – тишина. Как хорошо! И запаху почти нет. Спаси Господи!»

Да, тишина. Это я терпению учусь. По крайней мере меня никто не отправляет к крокодилам!

Терпения всё меньше. По Патерику я долго не выдержу. Ещё немного, и я пойду искать крокодилов. В их компании, возможно, мне будет спокойней. Серый стал ещё толще. Нахал смотрит на меня очень ехидно: «Будешь меня кормить и спать укладывать!»

Вот тебе и тишина! С утра – скандал! Я вечером потихоньку стащила пуховые штаны матушки. Похоже, их не стирали вообще никогда. Постирала и зашила. Но вот беда – к утру они даже на батарее не успели высохнуть. Матушка кричит на меня и стучит палкой. Мне кажется, что сейчас сюда сбежится вся Оптина. Причём крики примерно такие: «Отдавай мои штаны, нахалка!» Наверное, со стороны можно подумать, что теперь я ношу их сама.

Достаю из сумки матушки другие штаны, потом колготки. Но она наотрез отказывается их надевать. Ей нужны старые и любимые. Она одевает подрясник, пальто, ботинки и собирается идти в храм с голыми ногами. Я сначала ругаюсь: за окном минус пять. Но меня не слушают. И я неожиданно для себя начинаю плакать. Крики и стук палкой прекращаются. Матушка внимательно смотрит на меня. И я обращаю внимание, что это глаза абсолютно умного и здравомыслящего человека. Она ласково спрашивает у меня:

– Чего же ты плачешь-то? Ну не всё равно тебе: надену я эти штаны или нет?

– Нет, не всё равно! – всхлипываю я – Ты простудишься, заболеешь, а я буду переживать и мучиться!

Она печально вздыхает:

– Мучиться! Если б ты на этом свете помучилась – хорошо бы было! Здешние-то мучения от тамошних мук спасают. Ладно, давай сюда свои штаны! Как вы мне надоели!

Прикрывает глаза и опять превращается в прежнюю – сварливую и ворчливую.

Но я уже смотрю с недоверием. А матушка-то совсем не так проста! Неужели она юродствует?

Всё! Я ухожу к крокодилам! Думаю, с ними мне будет комфортнее! Кошмарный день!

С утра меня отругала гостиничная за котов, потом сестра, моющая пол, за серого нахала, который приспособился ходить по углам в туалет. На улице-то холодно!

Затем я, как обычно, вела матушку под руку к причастию. У самой солеи она остановилась, оттолкнула меня и закричала: «Иди отсюда! Что ты ходишь за мной как тень!» И все смотрели на меня пристально и недоверчиво: а на самом деле, чего это я не даю покоя монахине?!

В довершение ко всему после службы вышел к паломникам старец, схиигумен Илий. Матушка ухватила меня за руку и потребовала, чтобы я транспортировала её к старцу. Это её духовный отец. С большим трудом я протащила её через толпу, и нам удалось подойти к старцу. А он уже уходить собирается. Я так испугалась, что теперь мне её придётся за ним транспортировать дальше по проходу через толпу, что громко сказала: «Батюшка, благословите мать С.!»

Старец улыбнулся и обратился к матушке: «А-а, мать С.! Ну что, всё ворчишь?» А матушка оттолкнула меня с громким криком: «А ты чего лезешь? Как ты мне надоела! Батюшка, я от неё скоро откажусь!» Старец посмотрел на меня, улыбнулся и говорит громко матушке: «Надоела, говоришь? А ты её бьёшь?» Матушка завертела головой: «Нет-нет, я её пока не бью!» И вся толпа паломников начала смеяться.

Я чуть сквозь землю не провалилась. Матушка сделала меня посмешищем для половины монастыря. Вторая половина будет смеяться чуть позже, после рассказов первой половины.

В конце дня, в довершение к моим злоключениям, матушка неожиданно падает с ведра. Я и отвернулась-то только на минуту, воды подогреть для её вечернего умывания. У неё, видимо, закружилась голова. Падать-то, конечно, ей с пластмассового ведра – переносного туалета невысоко было, но ведро перевернулось, и она боком стукнулась о его край. Полулежит-полусидит на этом ведре на животе и кричит.