— Вам? В вас слишком силен вкус к авантюрам! Вряд ли вы сможете прожить с ней в ладу. У нее спокойный добродушный характер, и я нисколько не хочу, чтобы она менялась.

Изабель на секунду задумалась, как ей отнестись к словам брата. Уж не рассердиться ли? Но не рассердилась, пораженная внезапным озарением, которое ее осенило.

— Или я ошибаюсь, или вы собираетесь устроить свою супружескую жизнь по образцу нашего дорогого принца де Конде? — осведомилась она.

— Что вы под этим подразумеваете?

— А вы не понимаете? Сельские радости мирной деревенской жизни для герцогини и разнузданные утехи и жизнь при дворе для вас? Сколько времени мы уже не видели принцессу де Конде? С поры ее, так сказать, военных подвигов? Во время Фронды она старалась помочь своему супругу в его дерзновенных предприятиях, а теперь он позволяет ей приехать разве что в Шантийи. Он держит возле себя своего сына, который достиг возраста, когда мальчиков передают в мужские руки, и это вполне естественно, а принцесса болеет и страдает от выкидышей, хороня неродившихся младенцев, у которых не хватает жизненных сил, чтобы задержаться на земле. Итог: юный герцог Энгиенский по-прежнему единственный наследник, поскольку малышка мадемуазель де Бурбон умерла вскоре после свадьбы короля. Какая горестная судьба! И такую же вы готовите для своей супруги?

— Я лишь хочу, чтобы у меня были здоровые полноценные дети, выросшие на свежем деревенском воздухе!

— При условии, что деревенский воздух не будет отравлен порохом, а поля истоптаны солдатскими сапогами!

Изабель сама не заметила, как повысила тон, а терпение не было главной добродетелью Франсуа. Он отозвался крайне сухо:

— Я предпочитаю, чтобы моя жена жила деревенской жизнью, а не такой, как вы. Жизнью придворной куклы, в которой развлечения вытесняют заботу о детях, которых передают с рук на руки!

Изабель показалось, что она плохо расслышала или чего-то недопоняла в словах брата, хотела попросить повторить, но потом приняла удар.

— Я не знала, что вы так жестоки, Франсуа, — сказала она. — И тем более не могла подумать, что свою жестокость вы обрушите на меня.

Изабель повернулась и направилась к замку, чтобы попрощаться с невесткой, прежде чем сесть в карету. Вернувшись, Изабель увидела возле кареты де Конде, он подошел проститься и сиял довольством.

— Надеюсь, вы довольны мной? Мы проделали недурную работенку, не правда ли?

— Вы даже представить себе не можете, до какой степени я довольна. Довольству моему нет и не будет предела, так как герцог Люксембургский до конца своих дней не пожелает ничего другого, как только следовать за вами всегда и во всем.

— Это упрек?

— Нет, констатация. Мы увидимся в Париже, монсеньор. Трогай, Бастий! Мы спешим!

Бастий пустил лошадей без промедления. И только когда они остановились в Сен-Дизье, чтобы дать передохнуть лошадям, он осмелился сообщить герцогине, что она оставила в замке Агату де Рику, свою камеристку. Бастий надеялся вызвать на ее лице улыбку, он догадывался о катящихся за задернутыми шторками слезах своей герцогини, сама мысль об этом была для него невыносима. Но улыбки не дождался.

— Ничего страшного, — ласково сказал он. — Госпожа де Бутвиль привезет ее…

Две недели спустя монсеньор де Конак в часовне Пале-Рояля в Париже благословил союз Филиппа Орлеанского и Генриетты Английской в обстановке самой что ни на есть торжественной и доброжелательной. Жениху, хорошенькому, несколько женственному юноше недавно исполнился двадцать один год. Он сверкал тысячью огней, словно звезда, в наряде, расшитом жемчугами и бриллиантами, среди своих придворных, юных красавчиков, его сердечных друзей. Омрачило его лишь присутствие блестящего герцога Бэкингемского, прелестного юноши, который не давал себе труда скрывать свое огорчение по поводу этого союза. Юной невесте исполнилось семнадцать лет, она была обворожительна и откровенно наслаждалась тем удивлением, какое читала в глазах окружающих с тех пор, как приехала во Францию после своего пребывания в Англии. Она вернулась в Англию, когда ее брат Карл вновь занял трон в своей стране и она вновь обрела его родственное покровительство.

За несколько месяцев она, угловатый неуклюжий подросток, которого еще недавно видели при французском дворе, превратилась в ослепительной красоты девушку с цветущими розами на щеках, удивительными синими глазами и сияющими темными волосами. Перед ее улыбкой невозможно было устоять, и первой жертвой пал… Его Величество король! А еще за год до этого он издевался над братом, что тот берет себе в жены «косточки от святого мученика». Теперь же он был околдован и не скрывал этого. Следствием этого явилось то, что глаза молодой королевы Марии-Терезии наполнились слезами, и ей стоило немалого труда их удержать. Однако эти подробности не прошли незамеченными, и неистощимый Лоре написал очередное славословие, несомненно, надеясь усмирить им все всколыхнувшиеся страсти:

О, юность царственной четы,

Очарованье красоты!

Она порукой будет счастью,

Что любящих ждет впереди.

Но увы! Добросовестному придворному и добросовестному поэту Лоре не удалось ничего смягчить и ничего уладить. Очень скоро всем стало очевидно, что принц — ревнивец, причем поистине неизлечимый, поскольку страдало его самолюбие, а его юная жена — изощренная кокетка. В Париже, где у принца был свой двор, блестящий и оживленный, трения молодой четы были мало заметны, но когда весной молодые супруги присоединились к королевской чете в Фонтенбло, то на «Карте нежности» прокладывались самые неожиданные маршруты. И герцогиня де Шатильон, сама того не желая, оказалась замешанной в этих странствиях. Нежные воспоминания об Изабель сохранил не только Карл II, но и его мать, королева Генриетта-Мария, которая была ей очень благодарна за то, что она не женила на себе романтически настроенного странствующего принца, тем более что ей это было очень легко сделать. Обаяние Изабель, ее живой нрав и острый язычок расположили к ней молодую герцогиню Орлеанскую, и она приняла ее в свой самый тесный кружок, куда входили еще две дамы — герцогиня де Валентинуа, урожденная де Граммон, сестра обольстительного графа де Гиша, сердечного друга Месье, и госпожа де Лафайет, написавшая впоследствии мемуары о дворе Генриетты Английской. Относительно своего двора Мадам и Месье были полностью согласны — что, надо сказать, было случаем редким, — считая, что окружать их должны люди красивые, остроумные и молодые. Месье хотелось, чтобы его двор был более блестящим, чем двор его царственного брата. И он в этом преуспел. Даже фрейлины Генриетты были красивее, среди них блистала Атенаис де Тоннэ-Шарант, будущая маркиза де Монтеспан, а самой скромной была некая Луиза де ла Бом ле Блан де Лавальер.

Возможность присоединиться к королевскому двору в Фонтенбло обрадовала Изабель. Она нуждалась в каком-то отвлечении, открыв для себя, что на самом деле думает о ней ее так нежно любимый брат. Пережить его откровенное признание ей было нелегко.