Словом, дремавшее сердце проснулось и теперь не давало спать своей хозяйке. Новое чувство тревожило: она как бы перестала принадлежать себе самой. О чём бы Таня ни думала, всегда её мысли возвращались к Яну. При звуках его голоса она бледнела, от его прикосновения её бросало в дрожь. Выходило так, что любовь была болезнью потяжелей, чем брюшной тиф? Больше Таня ничем не болела, потому и сравнить не могла…

Особенно огорчали её мысли о том, что ничего такого к ней самой Ян не чувствует! Для него наверняка это просто отношения двух товарищей. Правда, иной раз она вспоминала слова Зои о том, что прежде у Яна не было девушки, но ведь она могла и не знать…

Благодаря Яну в маленькой квартирке Филатовых стал появляться и профессор Подорожанский, отчего жизнь Таниной мамы тоже круто изменилась. Александра Павловна поправилась, ещё больше похорошела, но беспокойство стало преследовать и её, хотя совершенно другого характера. Алексей Алексеевич каждодневно заявлялся к ним с огромным пакетом продуктов в руках: ему доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие заботиться о женщинах, и он не замечал, что это проявляется у него в гипертрофированной форме.

– Заберите ваш ужасный пакет и больше никогда ничего мне не носите! – возмутилась как-то старшая Филатова. – В конце концов, мы для вас – чужие люди! В какое положение вы меня ставите?!

– Шурочка, вы не можете запретить мне о вас заботиться! – отбивался он.

– Могу и запрещаю! – категорически потребовала она она. – Я, знаете ли, сударь, не привыкла быть обязанной. Купить у вас продукты я пока не могу, последнее колечко, обручальное, мы с Танечкой "проели" ещё в ноябре! Работу мне пообещали, но пока это только обещание…

Алексей Алексеевич, встретив такой отпор, растерялся. Он покупал в магазинах всё подряд, не глядя на цены. Он тратил уже марки, которые получил в Берлине за публикацию своей книги о кишечнополостных операциях…

Сейчас Подорожанский топтался у порога с пресловутым пакетом в руках, не зная, что делать. Хотя давно понял: Александра Павловна не походит ни на одну из женщин, что встречались прежде в его жизни. Их было не так уж много, и Алексею Алексеевичу без труда удалось сохранить свою свободу и не обременять себя слишком серьезными отношениями. Если бы она и дальше позволяла ему заботиться о ней, то их роман перерос бы во что-нибудь идиллическое, как говорится, без особых последствий. Он, поставивший свою Шурочку на пьедестал, так и остался бы внизу, отправляя ей наверх свои знаки внимания. Тогда не понадобилось бы что-то в жизни менять. Если бы…

Если бы Александра Павловна была личностью заурядной, принимавшей жизнь как данность, в которой она не в силах что-либо изменить… Но Филатова по натуре была бойцом, и только длительное недоедание – последний кусок она старалась отдать дочери – на время выбивало её из колеи.

Наверное, от осознания того, что плыть и дальше по течению у него не получится, Алексей Алексеевич произнес слова, прежде в его речи не встречавшиеся.

– Шурочка, – сказал он, – выходите за меня замуж!

В комнате повисло молчание. Подорожанский, ошеломлённый собственной смелостью, так и остался стоять у порога. Сидящая у стола Александра Павловна застыла: она подозревала, что их недолгое – недельное – знакомство может перерасти во что-нибудь серьезное; профессор так изменился, не сводит с неё глаз, помолодел и посвежел, но чтобы это было так скоро…

– Мое предложение вам неприятно? – нарушил молчание профессор. – Конечно, вы молоды, красивы, а я старый закоренелый холостяк…

И осекся от её звонкого веселого смеха.

– Алексей Алексеевич, Алеша, какой вы, право, горячий! Ну нельзя же так быстро! Мы даже не успели как следует узнать друг друга, привыкнуть…

– Я вам и предлагаю привыкать, – уже осмелел Подорожанский, – но вместе. Я скучаю без вас, мне больно даже представить себе, что вы можете недоедать или быть лишенными чего-то необходимого. А ваша маленькая холодная квартирка? Не забывайте, дорогая, у вас дочь – девушка, ей опасно переохлаждаться…

– Всё ясно, заговорил врач. Дайте подумать хоть денёк! Вы и так застали меня врасплох. Нужно поговорить с Таней.

– Так я уже поговорил.

– Что?! – казалось, Александра Павловна не поверила своим ушам.

– То есть не впрямую… – смешался профессор, – просто вчера Танюша призналась, что совсем не помнит своего отца, я и спросил, не хотела бы она видеть своим отцом меня?

– И что Татьяна?

– Сказала, что не возражала бы.

– Час от часу не легче – заговор! – Александра Павловна говорила подчеркнуто возмущенно, но глаза её смеялись.

– Я не понял. – Подорожанский растерянно посмотрел на неё, – вы мне отказываете или соглашаетесь?

– Ладно, присылайте сватов, – улыбнулась Александра Павловна.

– Что?

– Я хотела сказать: ищите телегу, грузиться будем.

– Правда? – глаза профессора засияли. – Тогда я быстро, я сейчас… Вы только меня подождите!

Он поискал глазами, куда деть принесенный пакет и наконец положил его прямо на коврик у двери.

Александра Павловна проводила взглядом уходящего Подорожанского и посмотрела на небольшую фотографию мужчины, стоящую на комоде.

– Прости, Гриша, но мы расстаемся. Твой незабываемый портрет я оставляю здесь вместе со своим "плачем Ярославны". Как и легенду о том, что ты умер от сердечного приступа. Безутешная вдова снимает траур. Прощаю тебе, Гриша, что ты проиграл в рулетку моё приданое! Прощаю, что оставил нас с дочкой без гроша и сбежал в Италию! Прощаю тебе годы, которые я провела в долгом ожидании и тщетных надеждах! Прощаю тебе, что чуть было не погребла себя навек в море скорби по такому ничтожному человеку, как ты, не видя вокруг других мужчин! Аминь!

Этого монолога никто не слышал, а притаившийся в бездействующем маленьком камине домовой хоть и слышал, но никому ничего не сказал.

А в лаборатории продолжалась уборка. На этот раз к ней подключился Ян – он носил Тане воду и даже выжимал тряпку, чем окончательно реабилитировал себя. Головин, расставив столы, стал вешать на стены какие-то рисунки и среди прочего выполненное цветными карандашами анатомическое строение человека.

– А это зачем? – удивился Ян.

– Увидишь. Не волнуйся, перед началом работы я прочту вам наш план исследований и анализа на первый месяц. Дальше пока заглядывать боюсь. И так мало кто из медиков в нашу затею верит, а один из заместителей Семашко прямо сказал мне, что я хочу подвести научную базу под обычное шарлатанство… Этот первый месяц я поработаю с вами, подробно посвящу в собственные разработки, а на следующий месяц мы наберем две группы, желающих расширить свои психологические возможности: с одной будет работать Таня, учить видеть с закрытыми глазами, с другой – Ян, учить умению диагностировать внутренним зрением.

– Считаешь, Фёдор Арсентьевич, такому умению можно обучить? – изумился Ян.