«Если Вольский женился, надежды нет», – думала Вера, роняя тихие слезы и силясь справиться с новым ударом. Прошла еще неделя. Стельковский более не задавал вопросов, видя, что Вера страдает. Он по-прежнему был учтив и обходителен, но не более. Однако это уже не раздражало Веру. Она потеряла интерес ко всему, что не касалось театра. Бенефис поглотил все ее помыслы. Хлопоча о костюмах, заучивая роль, она забывалась, погружалась в иной мир, где не было бедной покинутой Веры и где кроткая Дездемона любила без памяти своего супруга.

Пропал интерес к верховым прогулкам. Все чаще юная актриса отказывалась от свидания с гусарским поручиком, который уже был влюблен не шутя. Преследуя Веру уважительным вниманием, он ни разу не дал повода усомниться в его благородстве, однако взгляд его пылал, а случайные прикосновения были горячи и пронизаны магнетизмом. Бывало, Стельковский в задумчивости останавливал взор на гибком стане Веры, на ее роскошных волосах, на обнаженных плечах, и ноздри его трепетали, а щеки рдели нескромным румянцем. Вера женским инстинктом угадывала, что скоро произойдет окончательное объяснение, когда молодой гусар уже не сможет держать страсть в себе. Теперь она боялась неизбежного, хотя недавно желала этого и даже немножко подбадривала юношу.

Но более Вера боялась Алексеева. Ему удалось внушить девушке страх и чувство опасности. Актриса понимала, что не затем явился сюда Иван Иванович, чтобы сообщить ей о женитьбе Вольского. За его неожиданным появлением стояло твердое намерение, которое Вера пока не могла разгадать. Ну не жениться же на ней и в самом деле прибыл Алексеев. Он бывал на спектаклях, но не беспокоил более визитами. А Вера жила в постоянной тревоге, которая не проходила даже во время репетиций и представлений.

Поговаривали о скором прибытии петербургского гостя, и Антип Игнатьевич вконец загонял актеров. Вечером же, как обычно, шли спектакли. Работали до изнеможения. Вера исхудала, глаза ее лихорадочно блестели, выдавая внутреннее беспокойство. Все чаще Вера замечала возле театрального подъезда злосчастного Шишкова, который не подходил к ней, но провожал страстным и мрачным взглядом, тоже не сулившим ничего хорошего. Юная актриса стала бояться в одиночку уходить из театра.

Вот и теперь за ней должен был зайти Стельковский, чтобы проводить до дома. На сей раз поручик явился ранее обычного. Вера едва смыла краску с лица и еще не успела снять легкомысленный костюм. Гусар не походил на себя: он был крайне возбужден и более обычного щедр на комплименты и вздохи. От него изрядно пахло шампанским и дорогими духами.

– Я еще не готова, Павел Николаевич, – с неудовольствием заметила Вера. – Разве вам Глаша не сказала?

– Я не мог ждать! Я должен был выразить восхищение, а то меня б разорвало. Как вы хороши были нынче в этом наивном наряде, как играли!

Стельковский осыпал руки Веры поцелуями. Девушка невесело усмехнулась:

– Играла! Вольно же вам смеяться надо мной.

– Смеяться? – вскричал поручик. – Несравненная, вы не знаете себе цены! О, эти глаза, эти ручки, ножки, эти плечи!

Актриса удивленно отстранилась. Стельковский определенно был не в себе. Он упал перед ней на колени, не опасаясь испачкаться. Кажется, и следа не осталось от невозмутимо-спокойного, учтивого гусара! Вот диво. В чертах его читалась решимость и страсть. Девушке все труднее было сдерживать пыл влюбленного поручика. На счастье или на несчастье, отворилась дверь и явилась ухмыляющаяся, раскрашенная Натали. Вмиг оценив обстановку, актриса жеманно произнесла, стреляя глазками в гусарского офицера:

– Веринька, душенька, одолжи твою лебяжью пуховочку, если не жалко.

Вера сердито отстранила руки Стельковского и подала попрошайке требуемую вещь. Однако Натали не спешила уходить. Она обольстительно улыбнулась и, протягивая слова, произнесла в нос:

– Господин гусар, вы не там ищете. Уж как бы я была благодарна за ваши подарки да ухаживания. За постоянство-то ваше грех не воздать.

Стельковский холодно кивнул жеманнице и ничего не ответил, однако Натали все не уходила. Вера вскипела:

– Позволь тебе напомнить, что у тебя есть своя уборная!

Соперница состроила Вере гримасу и вновь обратилась к гусару:

– Так что же, господин хороший, неужто опыту и зрелости предпочтете высокомерие и гордыню?

Стельковский поднял бровь и, принужденно кашлянув, ответил:

– Не в моих правилах обижать женщин, но иногда я изменяю принципам! Оставьте нас, сударыня, вы вполне понимаете, что лишняя здесь.

Жеманница не осердилась, а расхохоталась:

– Ах полно уж, успокойтесь! На мой век хватит обожателей. – И, обернувшись к Вере, добавила: – Твой братец, например, или господин Шишков.

Вера вспыхнула и готова была зашвырнуть в Натали чем-нибудь тяжелым, однако та исчезла за дверью. Наступила неловкая пауза. Появление Натали и ее вульгарное приставание к гусару словно пробудило Веру. «Однако! – дерзко подумала она, пристально глядя в лицо смешавшегося поручика. – Передо мной на коленях стоит красивый, безумно влюбленный мужчина, внимания которого я так желала. Что же теперь мне мешает упиться его любовью и верностью? Теперь, когда Вольский…»

И Вера, еще не понимая, что делает, смело обвила руками шею пылкого гусара и подставила уста для поцелуя. Стельковский с тихим стоном сжал Веру в объятиях и страстно прильнул к ее губам. Сознание девушки затуманилось, дыхание пресеклось, а поцелуи становились все требовательнее и жарче. Все труднее было сохранять самообладание, тело жаждало ласки…

Сквозь туман безумия Вера едва расслышала громкий голос этой несносной Натали. Она обращалась к кому-то, стоя за дверью:

– Пожалуйте сюда. Туточки они с господином гусаром!

Вера еще не успела понять, что происходит (а Стельковский, ничего не слыша и не видя, продолжал лобзать ей грудь и плечи), как в уборной неожиданно возникло новое лицо. Широкие поля черной шляпы скрывали черты мужчины, а плащ был плотно запахнут. Мужчина застыл на мгновение, став невольным свидетелем пикантной сцены, и из уст его вылетел только один хриплый возглас:

– Проклятие!

Медленным движением незнакомец стянул шляпу с белокурой головы, и Вера вскрикнула, узнав пронзительно-родные черты Вольского. Несколько мгновений он смотрел на девушку кричащими от боли глазами, затем губы его брезгливо дернулись. Так ничего и не произнеся, Вольский вышел вон.

Вера рванулась из рук гусара, бросилась было следом, но на пороге рухнула без чувств. Последнее, что ей запомнилось, – это застывшая в жадном любопытстве физиономия Натали…

* * *

Антип Игнатьевич рвал и метал: до бенефиса остались считанные дни, а Вера слегла в нервной горячке. Он беспрестанно посылал к ней узнать о ее самочувствии, но приступить к репетициям девушка смогла не прежде, чем вполне пришла в себя и смогла думать о чем-либо еще, кроме Вольского. Лицо ее распухло от слез, она едва держалась на ногах, когда впервые за несколько дней попросила есть. Сашка все это время не отходил от ее постели. Он все пытался дознаться, что же произошло тогда в театре. Натали разнесла по всей труппе подробности немой сцены в уборной Веры, свидетельницей которой она случилась. Но на все расспросы Сашки сестрица только пуще рыдала и мотала головой. Он сжалился и отступился, догадавшись, что упомянутый незнакомец в плаще – это не кто иной, как Вольский.