Пруст вел переписку и с незнакомыми читателями. В декабре 1920 года он получил письмо от некоего Гарри Свана, который протестовал против того, что его имя использовалось для названия романа. Писателю пришлось представлять историю создания своего персонажа, и для этого он, в частности, упомянул его прототипа Шарля Ааса. Пруст также сообщил, почему имя Сван привлекло его: с одной стороны, оно имеет английское звучание, с другой — гласная «а» ассоциируется у него с белым цветом. О еще одном комическом письме Пруст рассказывал Уолтеру Берри во время одного из своих традиционных ужинов в отеле «Риц» на Вандомской площади. Из письма одной американки Пруст узнал, что она читала его книги вот уже три года, но ничего не могла в них понять. В конце концов, потеряв всякую надежду разобраться в романе Пруста самостоятельно, она решилась обратиться за разъяснениями к самому автору. В своем послании она сформулировала свой вопрос так: «Дорогой Марсель Пруст, объясните мне в двух строках, что Вы хотели сказать своим романом». Естественно, что Пруст не нашелся, как ответить своей «поклоннице».

Несмотря на некоторые комические моменты в переписке с теми, кто интересовался его сочинениями, Пруст очень внимательно относился к своим читателям и их вопросам. Он отдавал себе отчет, что публикация романа по частям не давала возможности понять его глобальный замысел. Поэтому Марсель постоянно писал длинные и подробные письма литературным критикам, в которых он объяснял структуру своего произведения, принципы его организации. Так, в ответе Андре Лангу, просившему Пруста об интервью, он сообщил, что выражение «аналитический роман», которое часто применяется к его сочинению, не совсем соответствует духу его произведения, поскольку заставляет думать, что автор находится в поиске все более мелких деталей психологической жизни, что он использует для своих наблюдений микроскоп. Сам Пруст предпочитал определение «интроспективный роман», поскольку он пользовался не микроскопом, а телескопом, стараясь выявить самые общие закономерности психологической и социальной жизни.

То, что Пруст все чаще был вынужден вступать в переписку с читателями, которых он совсем не знал, заставило его задуматься над тем, какой образ его самого создается из его корреспонденции. Он вдруг осознал, что написанные им письма будут изучаться его биографами, будут выставляться на аукционах, будут издаваться, то есть покинут область его личной жизни, чтобы стать частью жизни публичной. Эта мысль пугала его, и в начале 1921 года он начал консультации со своими знакомыми по поводу возможного запрещения публиковать его корреспонденцию. Однако его советники не могли дать ему никакой обнадеживающей информации, поскольку любое посланное письмо принадлежит адресату, который имеет право использовать его по своему усмотрению. По всей видимости, Марсель смирился с тем, что его письма станут достоянием публики. По крайней мере, своим близким никаких запретов на издание он не оставил, так как первый сборник писем Пруста будет подготовлен его братом и выйдет в свет уже в 1930 году.

Вопрос, который Марсель Пруст задает по поводу своих писем, показывает, что он все чаще задумывался о смерти. Состояние его здоровья продолжало ухудшаться. Так, в 1921 году по случаю вручения престижной премии от филантропической организации Флоранса Блюменталя Пруст, являвшийся членом жюри, встретился с Анри Бергсоном. И тот и другой страдали от бессонницы, поэтому темой их разговора стали разнообразные успокоительные и наркотические препараты. Прусту было что обсудить, поскольку, как он признавался, среди снотворных он уже попробовал практически всё: и трионал, и веронал, и несколько других барбитуратов, и опиум. Ему уже несколько раз пришлось прибегнуть к морфину. К счастью, морфин вызывал у него обострение астмы, поэтому привычки к препарату у него не выработалось. Пруст практически ежедневно принимал большие дозы усыпляющих препаратов, а затем был вынужден использовать тонизирующие, для того чтобы проснуться и быть в форме. Среди медикаментов, стимулирующих сердечную деятельность, которые принимал Пруст, был и такой довольно опасный, как адреналин.

Из важных для Марселя творческих событий в этот последний период его жизни можно отметить встречу Пруста с Джеймсом Джойсом. 18 мая 1922 года он отправился на представление «Лисы» — балета Вацлава Нижинского на музыку Игоря Стравинского с декорациями Михаила Ларионова. После спектакля был приглашен на светский вечер, организованный семейством Шиф в отеле «Мажестик»: на вечере присутствовали Дягилев и многие артисты его труппы, а также Стравинский, Пикассо и Джойс. Пруст обсуждал со Стравинским последние квартеты Бетховена, но композитор принял его за сноба. Пруст также беседовал с Джойсом. Эта встреча двух самых интересных писателей начала XX века несколько разочаровывает: похоже, что они не смогли понять и оценить друг друга. Джойс запишет в своем дневнике без особого восхищения, что фразы Пруста такие длинные, что читатель заканчивает их раньше самого автора. Пруст, со своей стороны, не оставил никаких упоминаний об этом знакомстве.

Показателем ухудшения здоровья писателя становятся все чаще случающиеся с Прустом небольшие «несчастные случаи». Время от времени ему случается забыть закончить письмо, которое он начал, о чем ему сообщают его корреспонденты. Иногда ошибки появляются даже в рукописях. Некоторые персонажи, над описанием которых Пруст работает в это время, умирают в его романе дважды, а некоторые умершие воскресают. В начале 1921 года он заболевает бронхитом. Только вылечившись, выливает на себя кипящее молоко: он не только обжегся, но и, оставшись некоторое время в мокрой одежде, снова простужается. В мае 1922 года он принимает сухой адреналин и сжигает себе пищевод и желудок. Измученный приемом то успокаивающих, то тонизирующих медикаментов, он начинает страдать от головокружений таких сильных, что иногда падает. Так, 4 сентября 1922 года он упал пять раз, а 8 сентября признается, что ему трудно вставать с постели. Посещающие его друзья поражены тем, какая в его комнате высокая температура: даже в самую сильную жару он не может согреться, укрывается множеством одеял и просит принести ему грелки. Андре Жид запишет в своем дневнике после одного из своих визитов к Прусту, что когда-то он был уверен, что писатель использует свою болезнь только как предлог для того, чтобы остаться дома и работать над своим романом, однако теперь он наконец видит, что Пруст на самом деле болен.

О последних днях жизни Пруста известно из подробного их описания, сделанного в воспоминаниях Селесты Альбаре. В начале октября 1922 года, как сообщает Селеста, Пруст, уже чувствуя себя больным, отправился на вечер к Бомонам и там простудился. 11 октября у него повышается температура и начинается сильный кашель. Доктор Биз, с которым консультируется Пруст, назначает ему анализы, из которых 21 октября Пруст узнает, что его болезнь вызвана пневмококками. Пруст принимает решение отказаться от медицинской помощи, он не хочет видеть у себя ни доктора Биза, ни своего брата Робера. Селеста получает приказ никого более не впускать в его комнату. В конце октября Рейнальдо, узнав об этом отказе Пруста, пишет ему письмо с просьбой разрешить докторам ему помочь. Однако убеждения Рейнальдо пропадают втуне. В ноябре Рейнальдо, зная об ухудшении состояния Пруста, приходит к старому другу каждый день, однако Селеста не впускает его в комнату писателя, она только передает записки Рейнальдо Марселю и короткие ответы своего хозяина музыканту.