— Ты что, не будешь читать?

— А, не сейчас, — ответил он. — Настроения нет.

Он положил письмо обратно в конверт, который вставил в качестве закладки за три страницы до конца «Джейн Эйр».

Неоформившееся, непрошеное, это чувство укоренялось, превращаясь в определенность. Начиная с этого момента ему надо делать лишь одно: держать рот закрытым. Начиная с этого момента ему надо делать лишь одно: не делать ничего.

Он сидел у женского фонтана, где-то в четверть шестого, пока Лили принимала ванну.

В мифах страдающие или сбившиеся с пути красавицы способны обращаться в различные предметы и существа. В цветок, птицу, дерево, звезду, плачущую статую — или фонтан. У фонтана в центре двора были свои собственные жизненные статистические данные: приблизительно семь футов шесть дюймов, 44–18—48. Вода накапливалась в самой верхней чаше, или бассейне, потом длинными прядями сворачивалась и падала вниз, собиралась у талии, потом снова сворачивалась, к бедру. Смена очертаний, от женщины к живому орнаменту, произошла, казалось, совсем недавно; и все же это был тот самый фонтан, к которому пятьдесят лет назад прислонялась Фрида Лоуренс. У Кита с собой была книжка. Он ее не открывал. Просто сидел у женского фонтана и занимался ожиданием.

Она подошла к нему, стройно, в нетронутой кожуре юности. Вот что на ней было надето: бронзовый покров двадцати лет; и синие джинсы, и белая рубашка; и украшение, виденное им до этого лишь однажды, в Лондоне, в тот раз, когда она перемещалась по чуть залитому лужицами паркету какого-то университетского коридора, в своей четырехугольной шляпе с кисточками и короткой черной мантии — пара очков без оправы.

— Это ведь не совсем так. Общий.

— Нет, не совсем, — ответил он. Она имела в виду книгу, которая была у него с собой, — «Наш общий друг». Вероятно, единственный пример в мировой литературе, когда в заглавии увековечен ляпсус; причем это был последний роман писателя, а не первый. — Там должно быть «наш обычный друг». Строго говоря.

— М-м. Строго говоря.

Не делай ничего, сказал он себе. Он был все так же наполовину уверен, что, когда дело доходит до беседы с Шехерезадой, начиная с этого момента ему надо делать лишь одно: не говорить ничего. И все-таки он почувствовал, как множество предложений, следующих одно за другим, скапливаются и толкаются, ведут закулисные переговоры у него в горле.

— Хочу перемежать его с Джордж Элиот, — пояснил он. — Только я подумал, с Диккенсом начну с последнего и буду двигаться в обратном направлении. Странно это — читать мужчину. После всех этих девушек. Джейн, Эмили, Шарлотта, Энн. А теперь еще и Джордж.

Шехерезада откинулась на сиденье и сказала:

— Глория считает, что Джордж Элиот — мужчина. Она спрашивала: «А он мне понравится?» Послушай… сейчас я доберусь до сути. Но пока не забыла. Рита. Я знаю, на дискотеке она понравилась. А как она понравилась на улице? Молодым людям Монтале?

Кит взвесил факты. Лили он сказал, что молодые люди Монтале практически не обратили на Риту внимания. Но теперь он говорил правду: в городе Рита вызвала волнения того рода, что требуют кордонов и конной полиции — однако не водяных пушек и резиновых пуль, необходимых в случае краткого появления Шехерезады… Он выразил это минималистически:

— Существенное возбуждение. Но с тобой не сравнить. — И добавил через секунду: — Очки.

— Очки. Я вымыла свои контактные линзы, а без них я совсем слепая — не вижу, куда они подевались. И потом, захотелось почувствовать себя ученым-энтузиастом. Это как в романтической комедии. «Снимите очки, мисс Петтигрю. Помилуйте, да вы же… Кто бы мог подумать?» Ладно. Три-четыре.

Ее грудь поднялась, его тоже, и сам замок, стоящий позади нее, словно раздулся, в то же время утратив вес и значимость. Достав из верхнего кармана коричневый конверт, она протянула его Киту. Он прочел: «ЗАДЕРЖУСЬ ПРИЕЗДОМ НА 8 ДНЕЙ ТЧК ПОНИМАЕШЬ ДЕЛО ТОМ…» Кит продолжал читать. Шехерезада сказала:

— В тот вечер — почему граф не поцеловал меня в тот вечер?

— Граф?

— Граф Дракула.

Нет, не умирай — прошу тебя, не умирай. Он подождал.

— Граф хотел тебя поцеловать, — произнес он затем, отметив неожиданную свободу, какую дает третье лицо — твое уполномоченное «я». — Очень сильно хотел.

Она отвела взгляд со словами:

— Все из-за Лили. Ясно. Знаю-знаю, как развиваются отношения между тобой и нашим общим другом. Когда вы расстались, в тот раз, это же была в основном ее инициатива, да?

Он кивнул.

— Ну вот, а теперь опять будет в основном ее инициатива. Как тебе наверняка известно. После твоего друга Кенрика. Но Лили обижать ты не хочешь. И я не хочу. А она обидится. Поэтому вот тебе такое предложение. Что ты можешь сказать про свои чувства? В отношении меня.

— Думаю… они под контролем. В данный момент.

— Вот как? Когда-то я ощущала нечто, исходящее от тебя. Мне это по-своему нравилось. Я не… не отвечала тем же, но мне это нравилось… В общем, я тебя довольно плохо знаю. Но одну вещь я про тебя знаю. Если бы у нас — у нас с тобой — что-нибудь началось, что-нибудь неопределенное, тебе было бы противно скрывать это от Лили. Да?

Он понимал, что это правда, решающая и действенная, и просто сказал: — Да.

— Тогда вот тебе такое предложение.

Мне? Я, недобрый, неблагодарный? Он бросил сентиментальный взгляд на своих друзей: эфирные бабочки-кастаньеты. У Кита возникло глубоко трогательное чувство, будто Шехерезада намного старше — и намного мудрее, — чем он. Она снова надела очки (теперь карие глаза затерялись в эллипсах белого света) со словами:

— За все лето она сколько раз — один? — прошла по двору с лампой. Лили. И обнаружила нас играющими в карты. У нее было чувство, что что-то не так, и она пошла нас искать. Одна ночь из — скольких? — двадцати? Один к двадцати?

Он кивнул.

— Ну вот. Значит, если только один раз, то вероятность того, что Лили узнает, пять процентов. Если два раза, эта цифра возрастает. И не до десяти. Потому что ты изменишься, и она поймет. За апартаментами есть комната горничной. Чтобы найти туда дорогу, она должна быть страшно любопытной. Ну вот. Такое мое предложение. Один раз.

— Один раз.

Она встала. Повернулась. Развернула все свое тело кругом, но продолжала смотреть на него через свои овальные пластины белого цвета.

— Что у нас сегодня — среда? Значит, в субботу. Адриано не будет. Йоркиля еще не будет. И Тимми, конечно, тоже не будет. Только я и ты. А когда будем играть в гоночного демона, я начну с бокала шампанского… Говоришь, говоришь, так и устать недолго. Но ты понимаешь. Любви мне не надо. Мне надо только поебаться. Нет, как-то все это неправильно звучит. Но ты понимаешь, о чем я.