Я молчала, ожидая услышать слово «шутка».

Но оно так и не прозвучало.

КОУЛ

Ее лицо даже не дрогнуло. Наверное, моей целевой аудиторией и в самом деле были младшие школьники. Все это очень удручало.

— Не смотри на меня с таким видом, — сказала она. — Если я не узнала тебя, это еще не значит, что я никогда не слышала твоих песен. Они же играют из каждого утюга.

Я промолчал. А что тут было говорить? На протяжении всего этого диалога меня не покидало ощущение дежавю, как будто я с самого начала знал, что такой разговор состоится здесь, в ее машине, унылым ненастным днем.

— Что? — Изабел подалась вперед и взглянула мне прямо в лицо. — Что? Думаешь, мне есть какое-то дело до того, что ты рок-звезда?

— Дело не в музыке, — сказал я.

Изабел ткнула меня пальцем в сгиб локтя, там, где виднелись следы инъекций.

— Дай угадаю. Наркотики, девочки, сквернословие. О чем из этого ты мне еще не рассказывал? Сегодня утром ты голышом лежал передо мной на полу и твердил, что хочешь покончить с собой. И ты думаешь, что после того, как я узнала, что ты солист самой «Наркотики», что-то изменится?

— Да. Нет.

Я не понимал, что ощущаю. Облегчение? Разочарование? Чего я ожидал от нее?

— Что ты хочешь от меня услышать? — допытывалась Изабел, — «Ты меня испортишь, а ну вылезай быстро из моей машины»? Слишком поздно. Я и сама могу кого хочешь испортить.

При этих словах я рассмеялся, хотя и со скверным чувством, потому что понимал — она воспримет мой смех как оскорбление, и не важно, что на самом деле я и не думал ее оскорблять.

— Поверь мне, это не про меня. Я спускался в такие тесные и грязные кроличьи норы, какие тебе и не снились. И я не раз затаскивал с собой в эти норы других, и больше они оттуда не возвращались.

Я был прав. Ее задело за живое. Она решила, что я считаю ее наивной.

— Я не пытаюсь разозлить тебя. Просто предупреждаю. Своей славой я куда больше обязан этому, чем моей музыке. — Ее лицо застыло, и я решил, что мне удалось до нее достучаться. — Я, видимо, совершенно не способен принять решение, которое не было бы своекорыстным абсолютно во всех отношениях.

Теперь Изабел разразилась смехом, и этот пронзительный жестокий смех прозвучал так самоуверенно, что я завелся. Она дала задний ход.

— Интересно, когда ты наконец скажешь мне что-нибудь такое, чего я не знала бы и без тебя?

ИЗАБЕЛ

Я привезла Коула к себе, прекрасно понимая, что это плохая идея, — возможно, именно поэтому и привезла. Пока мы ехали, наступил ослепительный вечер, почти вульгарный в своей красоте. Небо полыхало тем оттенком розового, какой я видела только здесь, на севере Миннесоты.

Мы вернулись в то место, где впервые встретились, только теперь я знала, как зовут его, а он — меня. Перед домом стояла машина — отцовская дымчато-голубая «БМВ».

— Не беспокойся, — сказала я и, остановив машину на другой стороне круговой дорожки, поставила ее на тормоз. — Это мой папаша. Сегодня выходной, так что он будет сидеть у себя в подвале в обнимку с бутылкой чего-нибудь покрепче. Он даже не узнает, что мы дома.

Коул ничего не сказал, лишь молча вышел из машины на холодный воздух. Он потер ладони одна о другую и посмотрел на меня. В сумерках глаза у него казались темными и непроницаемыми.

— Поторопись, — сказал он.

Я поежилась от пронизывающего ветра и поняла, что он имеет в виду. Мне не слишком хотелось, чтобы он сейчас превращался в волка, поэтому я взяла его за локоть и подтолкнула к боковой двери, которая вела прямо на площадку второго этажа.

— Сюда.

Когда я закрыла за ним дверь, он весь дрожал. Мы находились на лестничной площадке размером со шкаф. Он присел и одной рукой оперся о стену; секунд десять я выжидала, не снимая ладони с дверной ручки на тот случай, если он все-таки превратится в волка и придется его выпускать.

Наконец он распрямился; от него разило волком, но внешне он был человеком.

— Первый раз старался не превратиться в волка, — сказал он, развернулся и зашагал вверх по лестнице, не дожидаясь моих указаний, куда идти.

Я двинулась за ним по узкой лестнице; в темноте я различала лишь его руку на шатких перилах. Меня охватило ощущение, что мы с ним неумолимо неслись навстречу друг другу, как готовые столкнуться автомобили, но вместо того, чтобы ударить по тормозам, я давила на газ.

Очутившись на площадке, Коул заколебался, но я не сомневалась. Я взяла его за руку и повела за собой наверх, в мансарду, где была моя комната. Он пригнулся, чтобы не удариться головой о скос крыши, и я, обернувшись, обхватила его за шею, прежде чем он успел выпрямиться.

От него безумно пахло волком; в моем сознании этот запах сплелся в странную комбинацию Сэма, Джека, Грейс и дома Бека, но мне было все равно, потому что его губы были лучше любого наркотика. Я целовала его, и в голове не было ни одной мысли, лишь его жаркое дыхание на моих губах и его руки на моей разгоряченной коже. Каждая клеточка моего тела звенела, жила ослепительной жизнью. Я не могла думать ни о чем, кроме той жадности, с какой он отвечал на мои поцелуи.

Где-то далеко внизу что-то загрохотало. Папаша за работой. Впрочем, все это происходило где-то на другой планете, не на той, где сейчас были мы с Коулом. Если его губы перенесли меня так далеко от моей настоящей жизни, куда унесет все остальное? Я просунула руки под пояс его джинсов, неловкими пальцами расстегнула пуговицу. Коул закрыл глаза и негромко ахнул.

Я оторвалась от него и попятилась к постели. При одной мысли о том, как он своей тяжестью прижмет меня к ней, сердце зачастило и понеслось куда-то со скоростью миллион миль в час.

Коул остался стоять.

— Изабел, — начал он.

— Что? — отозвалась я.

И снова я хватала ртом воздух, а он едва ли стал чаще дышать. Я вспомнила, что после утренней пробежки так и не успела ни подправить макияж, ни привести в порядок прическу. В чем дело? Я приподнялась на локтях; меня всю трясло. Внутри колыхалось что-то такое, определения чему я сама не могла бы дать.

— Что такое, Коул? Давай, колись.

Он продолжал молча смотреть на меня, стоя в расстегнутых джинсах и прижав к бокам сжатые кулаки.

— Я не могу.

Я скользнула взглядом по его ширинке и саркастически обронила:

— А с виду и не скажешь.

— Я имею в виду, что не могу больше так поступать.

Он застегнул джинсы, не сводя с меня глаз.

Лучше бы не смотрел. Я отвернулась, чтобы не видеть выражения его лица. Оно казалось снисходительным, и не важно, хотел он того или нет. И все, что бы он сейчас ни сказал, тоже показалось бы мне снисходительным.