– А они вообще дома? – спросил Берт.

– Они всегда дома, – ответил я, чем смутил отца.

Отраженный красный свет всех полицейских машин квартала гулял по верхним ветвям кленов. Окрестные дома уютно белели в темноте, словно фарфоровые игрушки, прикрытые черным крепом. Подойдя к двери, сержант Росс постучал по медной ручке. Ответа не было. Даже шторы не пошелохнулись. Он постучал еще раз. На этот раз мы услышали, как доктор крикнул: «Не отвечай!»

– Ах, «не отвечай»? – протянул Берт и, вытащив дубинку, стал размеренно колотить в белую крашеную дверь, пока от нее не полетели мелкие щепки.

Сержант Росс поморщился, дал ему еще немного побарабанить, потом схватил за руку и остановил.

– Полиция! – крикнул сержант Росс. – Откройте, пожалуйста, сэр. Немедленно.

Дверь не открывали.

– О'кей, – сказал Берт.

Он двинулся назад к машине.

Через несколько секунд тишину пронзил вой сирены. Кругом захлопали двери. Люди выглядывали из-за них и, увидев полицейские машины, застывали на месте. Наконец парадная дверь в доме Дорети распахнулась, и перед нами предстала Барбара Фокс.

– Так-то лучше, – резюмировал Берт и отключил сирену.

Барбара была в толстом бирюзовом свитере с обтрепавшимися рукавами. Заплетенные в косу волосы лежали на спине и казались непривычно тяжелыми. Жмурясь от пульсирующего красного света, она посмотрела на сержанта Росса и заметила, что я выглядываю из-за его спины. Позади Барбары виднелись знакомые маски, а плитки пола сверкали сверхъестественной чистотой. Ни одна прихожая в Детройте не сверкала так в конце марта.

– Миссис Дорети? – спросил сержант Росс.

– Нет, – ответила Барбара. – Что вам угодно?

– Мэм, у нас тут такое дело… Можно войти?

Рот у Барбары кривился, как будто она только что надкусила дикое яблоко. Глаза тоже были мокрые, но я не мог понять, то ли от слез, то ли от мороза.

Мой отец выступил вперед и слегка коснулся ее руки.

– Это займет всего несколько секунд, Барб, – сказал он зачем-то, хотя я понимал, что он пытается ее успокоить.

Наконец она, скользя по полу в одних чулках, отошла назад, чтобы мы могли войти. Свет в коридоре и гостиной горел, но не ярко. Мы вытерли ноги о коврик под дверью, и тут из глубины прихожей выплыл доктор Дорети. Он был в том же самом халате, в котором выходил к нам со Спенсером в прошлый раз. Под глазами у него лежали черные круги, лицо было бледным и опухшим. Казалось, он не сразу понял, кто перед ним.

– Джо? – произнес он без тени любопытства в голосе.

– Колин, прости за вторжение, но…

Доктор перевел взгляд на меня – как всегда безжалостный.

– Мэтти?

– Доктор Дорети, – начал сержант Росс.

Доктор продолжал в изумлении смотреть на меня, игнорируя полисмена. Затем слегка наклонил голову.

– Доктор Дорети, – повторил сержант Росс, – нам необходимо поговорить с вами и вашей… – Он бросил взгляд на Барбару.

– Невестой, – подсказал доктор Дорети, расправив опущенные против обыкновения плечи. Так он стал больше похож на себя.

– И вашей дочерью, – закончил сержант Росс. Доктор пристально посмотрел на сержанта.

Мне показалось, он сейчас рассмеется.

– Нет, – отчеканил он и повернул в сторону гостиной.

– Вообще-то я не прошу, – твердо сказал сержант Росс.

Доктор остановился, но повернулся не сразу. А когда повернулся, голова у него была гордо поднята, губы плотно сжаты.

– Хорошо, – ответил он и прошествовал в гостиную.

– О господи, – прошептал мой отец, и тут совершенно неожиданно в комнату неслышно проскользнула Тереза. Ее клонило на бок, босые ноги путались в длинной юбке. Она шла по коридору, глядя не вверх и не вдаль, а прямо перед собой, безвольная, словно пущенный по воде бумажный кораблик. Барбара обхватила ее руками и прижала к животу.

– Джентльмены! – сказала она, жестом приглашая всех проследовать за доктором.

Возможно, чары, превратившие Терезу в сомнамбулу, на близком расстоянии становились заразными. Казалось, никто не мог пошевелить языком. Все смотрели на ее отрешенное лицо, на ее бледную шейку, исчезающую в вырезе бледно-белого свитера.

Сержант Росс наклонился и тронул меня за руку.

– Подумай, что можно сделать, – попросил он почти по-товарищески.

Колени у меня заклинило, зубы сжались, и я подумал, что сейчас упаду в обморок.

Взрослые гуськом потянулись в гостиную. Барбара все еще держала Терезу и смотрела на меня. К своему удивлению, я заметил, что у нее дрожит нижняя губа, и это делало ее похожей на маленькую девочку.

– Мэтти, что, черт возьми, происходит? – спросила она.

– Снеговик, – сказал я. – Спенсер.

Слезы снова хлынули у меня по щекам. Я совсем не хотел врать Барбаре.

– О боже! – захныкала она и наклонилась меня обнять.

Теперь Барбара прижимала к себе нас обоих. От нее по-прежнему пахло Африкой, или тем, что я стал считать запахом Африки после общения с ней. От Терезы пахло свечным воском и мылом. Я повернул голову и уперся взглядом прямо в ее мутно-карие глаза.

– Привет! – сказала Тереза.

От неожиданности у Барбары разжались руки. Я отступил назад, а Тереза поплыла в свою комнату.

– За полторы недели она не проронила ни слова, – вздохнула Барбара.

Сердце забухало о ребра, распространяя гулкие раскаты по всей грудной клетке. Все-таки моя затея сработала. Выходит, оно того стоило. И с этим могли бы согласиться и мои родители, и Барбара, и мисс Эйр, и миссис Джапп. Еще раз мельком взглянув на Барбару, я проследовал за Терезой по коридору и вошел в ее комнату – в первый и последний раз в жизни. Весь остальной мир со всеми его обитателями сразу же испарился.

Тереза меня не ждала, это точно. Она стояла у своего иллюминаторного окна, напевая что-то себе под нос и глядя в щель между шторами. Тишину нарушало лишь глухое урчание вентиляционных труб.

Кровать у нее была с балдахином на деревянных столбах, вся белая, завешенная чем-то вроде серой москитной сетки. На гладком белом ночном столике стояли две фотографии в таких же белых деревянных рамках, на первой был изображен доктор; в одной руке он держал почетный знак, другой обнимал дочь. Снимок, судя по всему, был сделан в спортзале начальной школы Фила Харта. Второй снимок был сделан у Дорети на заднем дворе. Белокурая женщина в голубом зимнем пальто и варежках сидела на санках, обнимая ладонями неочищенный апельсин. Мать Терезы я видел всего несколько раз. После первой «Битвы умов» она угощала нас шоколадными кексами. Она тоже обычно что-то напевала вполголоса, подумал я с содроганием. Во всяком случае, в тот день.