Мы вновь обрели подвижность в конце второй недели, когда машины въехали в наше расположение. Оказалось, что мы еще способны бегать: с криком «Ура!» рысью кинулись по казармам. Долой сапоги (из них пришлось выливать воду), долой портянки (выжать и просушить), гимнастерки и рубахи! С трепетным наслаждением ступили мы босыми ногами на сухие — сухие! — половицы, пересекли свой отсек, поглядывая на уже почти совсем забытые, когда-то в доисторические времена в последний раз заправленные койки, и завершили свой путь в ружпарке, где тотчас же была дана команда чистить оружие, и мы принялись за свои пулеметы, карабины, автоматы, и кто-то из старичков уже замурлыкал традиционную, оставшуюся еще от эпохи «максима» пулеметную: «Кожух, корпус, планка — шатун с мотылем — возвратная пружина — приемник с ползуном! Эх, раз, два, три — ну-ка, на катки! — Подносчик, дай патроны, наводчик, наводи!». Пелось это на мотив старой солдатской песни, уж не помню, как она называлась; мы все с удовольствием подхватили. Дождь по-прежнему строчил за окном, но нам он больше не был страшен.

— Что вы, Оля? Простите, я задумался.

— Я заметила, что вы только и делаете, что задумываетесь. Очень задумчивый человек. И молчаливый. Вы всегда такой? И как только жена вас терпит? Или и она такая?

— Я уже говорил вам, Оля: у меня нет жены.

— Да? Не помню…

Мне казалось, что это должно как-то приободрить ее: находясь вдвоем, мы не совершали никакого проступка против брака, семьи и еще чего-то там. Но она, наоборот, кажется, даже испугалась, странно глянула на меня и замолчала. Потом тихо попросила:

— У вас, кажется, есть сигареты…

Они у меня были, хотя я все бросал курить и носил их с собой скорее по привычке. Я поднес ей огня, закурил и сам; она затянулась, не закашлявшись, выпустила дым, снова странно посмотрела на меня, затянулась еще раз и погасила едва начатую сигарету. Так делают люди перед тем, как встать и уйти. И я испугался, что она так и сделает.

— Оля, теперь я спрошу… Мне кажется, узнав, что я военный, вы разочаровались. Вы не любите военных? Почему?

Она некоторое время смотрела на меня, как будто решая вопрос — отвечать серьезно или отделаться шуткой. И, видимо, избрав последнее, усмехнулась:

— Мне форма не нравится.

— Почему же? — искренне удивился я. — Разве плохая форма?

— Не знаю. Наверное, потому, что в одежде человека проявляется его индивидуальность, А у вас все одеты одинаково. Отрицание индивидуальности.

— Вовсе нет. Нам просто облегчают жизнь. Не надо думать, как ты сегодня оденешься, какую выберешь рубашку и какой галстук. Нужно быть одетым по форме и все, просто и ясно. А форма не только красива, но и целесообразна, ее не вдруг придумали — она в нашей армии вырабатывалась столетиями! Что касается индивидуальности, то она вряд ли нуждается в такой рекламе. А если и проявляется в одежде, то скорее всего в ее скромности. А что может быть скромнее повседневной формы, удобнее, чем она? Но форма — это не только форма одежды, это и форма отношений, где заранее и точно определено, когда, к кому и как должен обратиться я, и когда и как должны обращаться ко мне. Вы и представить не можете, насколько это облегчает жизнь…

— Может быть, — сказала она нехотя, — может быть. Не знаю. В конце концов, это не самое важное…

— У вас связано с армией что-нибудь… личное?

— У меня было много знакомых военных, — без интонации, словно во сне, ответила она.

— Хорошо, допустим. Пусть кто-то из них, ну… не оправдал ваших надежд, скажем прямо — обманул вас. Это же не причина, чтобы не любить всех военных вообще!

Она взглянула на меня с уже знакомым высокомерным видом.

— Обмануть меня? Такого мне переживать не приходилось и, думаю, не придется. Вы вот меня не обманывали, просто проявили недостаточное внимание, и то мне трудно было заставить себя еще раз встретиться с вами.

— Простите, но не вы, это я встретился с вами сегодня!

Она пропустила мои слова мимо ушей.

— Нет, просто мой муж был военным. Лейтенантом.

Господи, подумал я, она уже успела побывать замужем. Сходить замуж кажется, так теперь принято говорить? Я слишком долго находился в изоляции от того, что называется обществом: сначала — батальон и дом, потом лаборатория и дом, обиталище холостяка. Десять лет — срок немалый… Да и раньше — много ли я думал о таких проблемах?

Она угадала мои мысли.

— Я вышла замуж, едва кончив школу, — чуть улыбнувшись, сказала она. За мальчика… он тоже только успел окончить училище. Так хотелось поскорее стать самостоятельной! Я думала, что люблю его, а может быть, что-то такое и было, сейчас уже трудно сказать. Да и что в восемнадцать лет понимаешь в любви? Хотя думаешь, что — все… Наверное, то, что он стал военным, как раз помогло мне решиться: в восемнадцатом веке любили военных. Ну и вот…

— Рай в шалаше не состоялся? — попробовал угадать я.

Она покачала головой:

— Дело не в этом… Меня и родители не баловали чрезмерно. Однако дома было интересно. Я привыкла к интересной жизни, пусть и не роскошной. Много читала… А потом мы попали на Дальний Восток. Военный городок, гарнизон. До настоящего города не добраться — далеко, жены старших офицеров держатся особняком, мы — сами по себе, у женщин все время разговоры о том, кто получил звание (и кто-нибудь обязательно скажет, что рановато получил, что офицер он слабый — позавидует, одним словом), кто повышен в должности и кто — нет, какую на кого написали характеристику, как отдыхали прошлым летом на юге, что привезли в магазин, тот потихоньку стал пить, у жены другого роман со старшиной-писарем из ОВС, надо бы выписать новую обстановку, но может быть, и не стоит — скоро должны перевести куда-нибудь западнее, а может, и за границу… Послушаешь один раз — и можешь больше не ходить и не слушать. Но ведь и одной вечно невозможно быть… Муж почти всегда от подъема до отбоя в части, занятия, занятия, к концу недели еле таскает ноги, разговаривать ему не хочется, просит: «Оля, помолчим, я за день и наслушался, и накомандовался…» Куда денешься? Самодеятельность… Солдаты и мы, офицерские жены. Бедные ребята, месяцами, годами не прикасавшиеся к женщине, изголодавшиеся до помрачения ума. В каждом прикосновении — просьба или даже требование, в каждом взгляде — желание, ходишь, словно голая. И ты ведь тоже человек… Одним словом, терпела-терпела, но не выдержала. Пусть и не в шалаше, а в доме офицерского состава — все равно, рая не получилось. Уехала и написала: больше не вернусь…

— Послушайте, Оля…

— Вы, конечно, осуждаете. Не выдержала, испугалась… Не знаю, может быть, сейчас бы я…

— Погодите. Ну, уехали, — наверное, было это не так просто, может быть, для вас по какой-то причине стало невозможно там остаться, — можно понять… (Она вспыхнула, хотела перебить меня, я протестующе поднял руку, и она отвернулась; стала смотреть сквозь широкие ворота в темноту — там все так же лило…) Возможно, вы уехали не в одиночку…