— Ты меня заинтересовал, сын, — улыбнулся король. — Если ты придумал что-то такое, на что согласится наша гордая гостья, то уж точно обогнал в этих гонках меня. Хорошо, поговорим вечером. А сейчас иди и будь благоразумен. Помни, самый щедрый прилив не вечен, но море не знает и вечных отливов. Я люблю тебя, сынок.

— Я тоже тебя, отец, — старательно улыбнулся Алестар, поднимаясь и покидая кабинет. От порога он оглянулся — отец снова склонился над счетами, делая пометки на табличках острым письменным резцом.

А за толстыми стенами кабинета дворец гудел, как растревоженная расщелина, полная рыбьей мелюзги. Сновали туда-сюда слуги, плыли придворные, стараясь выглядеть чинно, но все равно спеша — лучшие места всегда может занять кто-то другой. Алестар поморщился: им-то с Джиад остаться без места не грозит, но и плыть по городу лучше в чистой воде, а сегодня гостям целого моря не хватит — на Арене соберется весь Акаланте, и сколько еще приплывет из других городов!

Похоже, о чем-то таком подумал и молча плывущий позади Дару, потому что он подался вперед, поравнявшись с Алестаром, и хмуро сказал:

— Тир-на, могу я вас попросить? Когда доплывем до места, не покидайте ложи. Если что-то пожелаете, найдется, кому сплавать. Толчея будет… И госпожу жрицу одну никуда не пускайте…

— А что, другой охраны нет? — поднял бровь Алестар. — Ираталь только вас двоих отрядил?

— Да будет, конечно, — вздохнул телохранитель. — Еще какая. Три ряда оцепления да в толпе якобы простые горожане. А все-таки неспокойно мне. Вот с самого утра словно крабы за хвост щиплют…

Алестар еле удержал рвавшийся с языка совет обернуться и посмотреть на хвост — а вдруг и правда какой краб прицепился, но телохранитель был так мрачен и озабочен, что шутить расхотелось. А уж жизнью Джиад — тем более.

— Как скажешь, — покладисто бросил он, чем, кажется, удивил охранника до нового онемения.

Алестару же словно льдиной вдоль хребта провели. Прошлые Гонки никак не предвещали беды. И день был такой же суетливо-радостный, и приветствовали его так же по пути на Арену, а потом на ней. А глаза Кассии озорно сияли, пока она излагала ему, замерзшему от нездоровья и расстроенному до кончика хвоста, свою блестящую мысль…

— Трое Благих Создателей, — прошептал он в окружающую воду, — не допустите беды. Я, Алестар тир-на Акаланте, будущий повелитель и хранитель города, прошу вас. Отвратите от Акаланте гнев Бездны и ее обитателей. Сохраните нас от тьмы в помыслах и делах. Сберегите мой город и народ.

Он до звона в ушах вслушивался в голос воды, слышный даже здесь, в стенах дворца, но если Мать Море и услышала его просьбу, то промолчала, не дав знака ни плеском, ни писком случайной рыбешки, а ее супруг и сестра и вовсе никогда не откликались. Алестар тяжело вздохнул.

* * *

В который раз Джиад задалась вопросом, где же морские жители берут вещи, которые не могут сделать сами? Ну, пусть драгоценности подбирают с утонувших кораблей, за века их и впрямь должно было много накопиться. А кто кует для них лоуры? И кто сделал это огромное зеркало почти от пола до потолка, в котором сейчас отражалась женщина, очень похожая на нее, но все-таки не она, храмовый страж Джиад. Хотя зеркало, возможно, тоже из добычи моря.

Джиад еще раз окинула себя взглядом, понимая, что вечный сумрак жилищ иреназе скрывает краски и блеск, а снаружи вид будет все-таки другой. Не слишком ли… ярко? «Не слишком ли красиво? — поправил внутри нее насмешливый голос, в последнее время взявший что-то очень много воли. — Ты ведь этого боишься? Привлечь внимание и снова услышать за спиной, что ты всего лишь подстилка принца. Этого ли, другого… Какая, в сущности, разница?» «Глупости, — сказала она себе, той себе, что сейчас смотрела из зеркала и не позволяла соврать под прямым резким взглядом черных глаз, единственным, что осталось неизменным. — Я всегда была только самой собой. Ветер носит сплетни, но сталь ему не по зубам. Когда я любила Торвальда, мне дела не было, что говорят за спиной». «Это потому, — глумливо возразило отражение, — что Торвальду и в голову не приходило взять тебя куда-нибудь как спутницу, а не как живой щит. Он-то хорошо знал разницу между прислугой и любовницей. И, следует признать, по-хозяйски получал от тебя двойную пользу. А сейчас ты лезешь в те же самые зыбучие пески, из которых едва выбралась, обдирая кожу и с тела, и с души». «Неправда, — снова безмолвно сказала Джиад, с усилием не отводя взгляда. — Алестара я не люблю. Моя душа в безопасности. Как и тело, если верить клятвам иреназе. Никаких зыбучих песков. Теперь я верна только себе и храму. Старые жрицы были правы: нельзя любить того, кого охраняешь». «О, а ты его уже охраняешь? — вволю издевалось отражение, не дрогнув ни уголком непривычно красивых губ, ни ресницами, как никогда длинными и изогнутыми, а ведь Леавара только разок прошлась щеточкой с краской, и то после долгих уговоров. — И правда, хорошо усвоила урок…»

«Не его, — беспомощно огрызнулась Джиад, нервно поправляя вишневую рубашку с полосами золотой вышивки по манжетам и воротнику. — Я выполняю просьбу его отца, ищу заговорщиков. Сохранить мир в стране — благое дело, ибо всякий мир угоден Малкавису…» «Повелителю войны!» — насмешливо подхватило отражение.

— Да, — сказала Джиад вслух. — Именно так.

«Потому что бог войны в полной мере знает ее мощь, — сказала она отражению, в запале спора забывшему и сутры, и саму суть учения храма. — Знает ее ярость и подлость, ее ненасытную жажду жертв и разрушений. Потому что не бывает войны честной и справедливой. Потому что Малкавис — не возница на ее колеснице, а страж законов и чести. Не карающий меч сильных, а щит слабых и судья поединков. Молчи, если не понимаешь этого. Я не сменила хозяина. И уж тем более не сменила возлюбленного. Я иду путем своего бога. И если смогу предотвратить смуту и смерти, значит, не зря вернулась…»

— О, госпоже избранной нравится! — с восхищенной гордостью отозвалась Леавара, стоящая рядом с шаром туарры в руке и решившая, что последние слова Джиад обращены к ней.

— Вы великолепная мастерица, — промедлив всего пару стуков сердца, признала Джиад то, что и так было очевидно всякому, видевшему ее раньше и сейчас.

Отражение насмешливо блеснуло глазами, присоединяясь. Женщина в зеркале была моложе Джиад лет на пять. А может, не моложе, просто никогда не знала ни предательства любимого, ни недавней лихорадки Зова. Эта женщина не пожелала сменить привычные штаны на платье или тунику, но оказалось, что если новая рубашка мягко облегает плечи и заужена в поясе, то этого вполне достаточно. И что шелк глубокого яркого цвета совсем не ссорится с тонкой кожей, в воде облегающей ноги от бедер до щиколоток. А пышные рукава до локтя и обручальный браслет, россыпью рубиновых угольков горящий на запястье, скрывают мускулистость рук лучше любого доспеха…

Женщина в зеркале… Нет, девушка в зеркале улыбнулась удивленно и, пожалуй, лукаво. У нее была нежная смуглая кожа, словно сияющая изнутри. Темные бархатные глаза и едва-едва тронутые краской, но все равно пухлые и совершенных очертаний губы. В ее ушах сверкали сквозь волны прически рубиновые серьги-огоньки, а в приоткрытый ворот рубашки убегала золотая цепочка, скрываясь где-то между высоких холмиков груди, предательски подчеркнутых вишневым шелком. Это была не та соблазнительная кукла, в которую искусство Леавары превратило Джиад при третьей встрече с Алестаром. Встрече, закончившейся насилием… В тот раз Джиад успела стереть маску вызывающей бесстыдной красоты… Но это лицо стирать не хотелось. В него хотелось поверить или хотя бы представить, что увиденное правдиво, — хоть ненадолго.