Пока Прыщавый ухмыляясь, деловито набивал сигарету, прикуривал и скидывал джинсы, приятели расположились вокруг обнаженной женщины. Несколько минут она не замечала любопытных созерцателей; потом, понемногу придя в себя, равнодушно взирала в почерневший потолок и терпела прикосновения, покуда чья-то осмелевшая рука не добралась до лобка. Отвесив ей звонкий шлепок, Виктория позвала:

– Крокодил, сколько же можно ждать?!

Наконец, он сподобился, подошел; подхватил под коленки ее ноги…

– Ну, вот и «славно»!.. Гаже уж некуда, – беззвучно говорила она, ритмично покачиваясь на неудобном ложе. И, смирившись с настырными повесами, теребившими соски колыхавшейся груди; ползавшими ладонями по всему ее телу, она лишь морщилась от застарелой пыли и, подгоняя время, твердила, точно молитву: – Теперь ты обязан забыть меня. Навсегда вычеркнуть из своей памяти. Навсегда…

Еще немножко… и можно будет покончить с гнусным занятием, одеться, спуститься к машине; убравшись подальше от этого дома, привести себя в порядок – выпить где-нибудь крепкого кофе и уехать домой. Дома она прямиком направится в ванную, подольше постоит под горячим душем – отмоется от всей этой грязи… И больше уж никогда не появится в маленьком убогом городке. И непременно забудет весь этот кошмар, сотрет его без остатка из анналов своей памяти…

Не прерывая сладостного действа, Прыщавый подал вернувшуюся от дружков сигарету. Вика отказалась – рассудку и так уж хватало туману, да все четверо проявили необъяснимую настойчивость – чуть не насильно заставили затягиваться…

Сигарета показалась крепче первой, аромат другим. Горло будто царапало дымом – она закашлялась; конечности быстро становились ватными. Докурить не смогла – окурок выпал из побледневших губ; сознание окончательно подернулось густой пеленой. Все куда-то поплыло и перестало восприниматься реальностью.

Испустив протяжный стон, Крокодил обмяк, отошел… и тут же ее ножки подхватил кто-то другой – освободившееся место попытался занять следующий. Скинув с себя мальчишеские ладони и, с трудом поднявшись, Виктория оттолкнула похотливого наглеца; неуверенно встала, попыталась соорентироваться и вспомнить, где одежда. Но, почувствовав подступившую тошноту, на миг закрыла глаза; по телу прокатилась холодная волна, на лбу выступила испарина… Теряя равновесие, она покачнулась…

А четверо парней, точно того и ждали – вновь бросили на твердый лежак, жадно облепили со всех сторон…

Остатки сознания лишь на короткий миг охватил панический страх, но больше не оставалось ни сил, ни желания сопротивляться. Она слышала где-то вдали противные голоса, омерзительный смех, возню, шаги; чувствовала чьи-то сильные пальцы, снимающие с нее золотые украшения: кольца, серьги, цепочку. Казалось, что десятки рук одновременно ощупывают ее плоть…

– Смотри же! Хорошенько смотри! Полюбуйся на ту, которую любил!.. – машинально шептали губы. – Видишь, какая я дрянь?! Доступная кому угодно шлюха! Прокляни меня, Всеволод!! Прокляни, забудь и отпусти!.. Дай, наконец, свободы!..

– Чо она там, мля, бормочет? – доносился чужой голос.

– Хрен ее разберет! Пусть бормочет, нам какое дело?.. – отвечал ему другой, столь же незнакомый мальчишеский альт.

– С головой, по-моему, телка не дружит.

– Зачем тебе голова?! Мне лично больше нравится вот эта штучка! Глянь сюда…

– Ногами к окну разверните – к свету!

Ее снова подхватили и как будто долгое время куда-то несли, волокли, переворачивали…

– Подтаскивай ближе. Клади задницей на самый край!..

– Отлично!

– Раздвигайте… Шире-шире – не стесняйтесь! Вот так и держите…

– Класс!

– Офигенный видок!

– Дай-ка ей колес. Чтоб до утра не очухалась.

Кто-то заставил приоткрыть расслабленные губки, пропихнул в рот какие-то таблетки.

– Глотай! – услышала она, – сейчас полегче станет.

Вика попыталась отвернуть голову вбок и выплюнуть непонятное снадобье.

– Глотай, я сказал, сука!! – сдавил кто-то щеки.

Пришлось сделать усилие – послушно проглотить две или три таблетки…

Потом голосов стало больше.

– Привет, Евген! Проститутку что ль сняли?

– Не-е… с Генариком приперлась. Сама умоляла, чтоб оттрахали.

– Клеевая киска. Пьяная, что ль?..

– Обкурилась чуток и колес дали. Щас первый торчок пройдет, поживее будет…

И ей действительно становилось лучше – приступы тошноты так же неожиданно прекратились, как и начались; лоб уж не покрывался холодным потом; губы порозовели. Однако улучшение было чудным и необычным: равнодушие сменилось интересом; творившееся с ней вдруг представилось чем-то увлекательным и совсем не мерзким, не отвратительным…

«Он отпускает меня! Барклай меня отпускает!! – осенила счастливая догадка. – Или так восхитительно действует грузинская травка?.. И пусть действует – какая разница?! Разве это не выход?! Ведь я чувствую себя легко и абсолютно свободно!!!»

И со сладостной улыбкой на устах, Виктория окончательно утеряла над собой контроль. Невесть откуда появились силы, веселость, азарт, возбуждение; на короткое время вернулась острота зрения.

Приподняв голову, она обнаружила себя лежащей поперек матрацев в неудобной и предельно откровенной позе; успела рассмотреть лица мальчишек, плотным рядком седевших на корточках у топчана – кажется, их стало пятеро или шестеро… Двое крайних, разведя и согнув ее ноги в коленях, крепко держали голени с торчащими кверху тонкими каблуками полусапожек, остальные безбоязненно и по-свойски исследовали бедра, лобок, ягодицы…

– Клеевая стрижка. Ровненькая!

– Под этого… как его?.. Под вождя революции! Ха-ха-а!..

– Не, тот на портретах почти лысый…

– Так и здесь волос не много – только сверху!..

– Х-хе…

Увиденное не взволновало, не вызвало истерику, протест, а напротив – позабавило и еще сильнее возбудило. Вырвавшись из цепких рук, она проворно скинула надоевшую узкую обувь, разбросала по комнате чулки и… позабыв о Барклае и обо всем на свете, отдалась разнузданной похоти…

Одурманенная и заливавшаяся беспричинным смехом Вика стягивала с юнцов брюки, футболки, трусы… Искушенные в действии наркоты, они уж поджидали перемены в поведении и, подобно матерым хищникам, с вальяжной неторопливостью упивались агонией жертвы.

И верно, к чему было утруждаться, спешить? Девица уж сама, без помощников задирала и широко раскидывала ножки; сама придвигалась поближе к мальчишкам, бесстыдно предлагая свою наготу; сама страстно целовала их, прижимала к себе; сама помогала проникать в самые сокровенные местечки податливого, словно разогретый парафин тела. Безропотно подчиняясь воле каждого желающего получше разглядеть, потрогать, побывать в ней – крутилась, переворачивалась, изгибалась, точно резиновая кукла, принимая самые немыслимые позы и старательно подставляя ему свои прелести; испытывая при этом исступленное наслаждение от порой грубоватых, болезненных, но неведомых ранее ощущений. Обнимала каждого, кто наваливался сверху. Или же, торопясь угодить очередному партнеру, с готовностью устраивала колени на краю топчана, красиво изгибала спинку, извивалась, норовя попадать в такт тугим толчкам внизу живота и, с удовольствием вдыхала внезапно ставшие приятными застарелые запахи матрацев: пыли, плесени, мочи…