Запрокинув голову, Михаил Андреевич выпил остатки, словив языком последнюю каплю из горлышка.

– Ну-ну… – Генсек выхлебал стакан и поморщился: – Вода как вода… Чего-то не действует твой эликсир!

– Подождать надо, – авторитетно заявил Суслов.

Тут в дверях затопали и внутрь заглянул однорукий Федоров, личный егерь Брежнева.

– Здрасте, Леонид Ильич! – пробасил он. – Э-э… Ох, извиняйте, Михаил Андреич, не признал!

– Я ж тут впервые! – улыбнулся «человек без футляра».

– Ну, сколько там кабанов? – нетерпеливо поднялся Генеральный.

– Много! – махнул егерь здоровой рукой. – И на пальцах не пересчитать! И не на моих, хо-хо!

– Веди тогда! – отрывисто велел Брежнев, натягивая куртку. – Пошли, Михаил Андреич, узнаешь, как мяско достается!

Три «Волги» во дворе дожидались охотников, адьютанты грузили в багажники дипломаты с выпивкой и закуской, а командир охотхозяйства Колодяжный следил за всем сразу, чтоб никто не ушел обиженным.

Федоров догнал Суслова и протянул ему карабин с оптическим прицелом.

– Держите, Михал Андреич! Хорошо бьет, и целкость что надо. Я слыхал, вы партизан на Кавказе собирали, стало быть, знаете, где тут дуло!

– Разберусь! – ответил «человек без галош» со смешком и сам удивился – в душе разворачивался нехилый азарт. Только бы не сплоховать.

– С почином! – протянул руку Колодяжный.

– Спасибо, Иван Константинович, – пожал ее Суслов. – Куда мне?

– А садитесь с Сергеичем! – сообразил генерал-майор. – Он тутошние места знает лучше всякого зверья!

Михаил Андреевич пролез на заднее сиденье «Волги», затащив карабин. Егерь устроился впереди, рядом с водителем.

– Поехали!

Машины зарычали двигателями и тронулись, петляя между громадных елей.

– Леса тут заповедные, – сказал, оборачиваясь, Федоров, – как в сказке! А воздух какой – не надышишься! А уж грибы пойдут – замучаешься корзины таскать! Вон, вон, глядите! Лось!

Суслов высмотрел лишь высокую бурую тень, мелькнувшую среди зарослей, но и это для городского жителя равнялось открытию.

– Михаил Сергеевич, а куда мне идти потом… Ну, на эту вашу точку или как ее…

– На охотничью вышку, Михаил Андреич! На сто первую двинете, с Леонидом Ильичем вместе. Его вышка!

Заехав в самую глухомань, машины остановились. В наступившей тишине пичуги не подавали признаков жизни, молчали, как партизаны, но постепенно возвращались к обычной своей хлопотливой лесной жизни – вновь зачирикали, засвиристели, затенькали…

– Выходим!

– Все, Михаил Андреич, – возбужденно заговорил Брежнев, – отсюда пешочком! Да здесь недалеко, метров двести…

– Доберусь как-нибудь, – хмыкнул Суслов, вешая ружье на плечо. Узковато плечико, сползать будет ремень…

Сапоги пригодились – под ногами хлюпало и чавкало. Пригрело солнышко, и разжидела земелька. Снега еще лежат, но осевшие, льдистые, талой водой исходят. Где сплошь ели да сосны, там снег дольше не растает, а дубки с березами сквозят на солнце, тени почти не дают, вот под ними первая трава и взойдет.

– Скоро совсем весной запахнет, – проговорил Генеральный. – На Украине все цветет уже, а тут не везде лед сошел…

– Так разве ж на югах поохотишься? – фыркнул Федоров. – Там и негде, все пораспахали! Вот где приволье – туточки!

– Это да! – с удовольствием согласился Брежнев и, повернувшись к Михаилу Андреевичу, заговорил очень искренне, как можно лишь наедине с собой: – Я здесь оживаю будто… Если б не Завидово, сдох бы уже. Москва, долг… Меня тут отпускает. Надышусь так, что шатает, и думаю – вот, на всю неделю хватит! Куда там… Еле дожидаюсь пятницы, чтоб опять сюда. Но долго тоже нельзя. Не хочу привыкать, а то мой единственный праздник превратится в будень…

Федоров приблизился, и Генеральный смолк.

– Близко уже, – сказал егерь, чуть задыхаясь, – во-он за тем перелеском. А следов… Один кабан, так вообще! Вот уж вправду – вепрь!

– Я смотрю, – прищурился Суслов, – вам и одной руки хватает. Справляетесь?

– Да только так! – осклабился Федоров. – Я и кошу, и на мотике рассекаю, а стрелять из ружья когда еще наловчился. Пришли!

Вышка сто один поднимала помост всего на два с лишним метра. Поднявшись, Суслов кое-как зарядил карабин, припоминая давние навыки, и осмотрелся. В секторе, который достался ему, тянулась большая поляна. Не успели охотники занять вышку, как затрещали кусты и показалась округлая щетинистая туша.

– Свинья, – выдохнул Брежнев, – не трогай! Кабана жди! Вон, видишь, земля разрыта? Секач постарался. Жди.

– Жду, – бросил Михаил Андреевич, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие от эволюции, пущенной вспять. Натура его стремительно дичала, возвращая к первобытным временам. И слух, и зрение, и даже нюх – все обострилось до предела. Сердце не подводило, часто качая кровь, а на языке словно пятак лежал – металлический привкус опасности.

Похрюкав, свинья рылом взрыла прошлогоднюю листву, выискивая корневища. Зачавкала, довольно похрюкивая. Следом за товаркой вышла еще парочка упитанных хрюшек.

Время шло, свежий воздух вливался в легкие, звери с птахами привыкли к охотникам, а у тех азарт не остывал, приправляя жизнь остротой ощущений. Михаил Андреевич облизал сухие губы, обтер потную ладонь о штанину. Где же добыча?

И тут, словно соткавшись из теней, возник кабан, огромный секач с клыками в ладонь. Темная с проседью щетина покрывала тушу – чудовищный ком тугих мышц. Басисто хрюкнув, вепрь развернулся, чтобы посмотреть в наветренную сторону – шея у бестии отсутствовала напрочь.

Суслов и сам не понял, когда он успел стянуть с плеча карабин, взвести и вскинуть. Резкий выстрел спугнул маток – у них даже ноги подкосились, а пуля ударила секача в левую лопатку. Но не убила и даже не повалила.

– Рано, рано стрельнул… – вздрагивавшим голосом просипел Брежнев. – Ничего-о…

Вепрь развернулся, качнувшись, и бешеным колобком рванул прямо к вышке, злобно визжа в низкой тональности, почти рыча.

Выстрел Брежнева был точен, и последние метров пять секач несся уже мертвым, уходя в перекат.

– Все! – вырвалось у Леонида Ильича. Сдерживая бурное дыхание, он вскинул ружье. – Готов! Как мы его, а? Ухайдокали в четыре руки!

– Отличный выстрел, – поддакнул Федоров. – Наповал!

Спускаясь с вышки, Суслов и сам удивился – взбодрила его охота! И ни одной мысли о том, что осталось за лесом, в Москве – и до самых, до окраин…

– А помог твой эликсир! – в изумлении задрав пышные брови, сказал Брежнев. – Это надо же, а? Ты не представляешь себе, Михал Андреич, каково это – ложишься усталый, разбитый, а заснуть – никак! Опять глотаешь это проклятущее лекарство – и как в черный колодец. А встанешь – и жизни не рад. Разваливаешься на ходу, говорить нормально и то не в силах, и муть эта, муть в голове! Порой весь день мучаюсь, не соображаю ничего, как в чаду весь, а под вечер снова в черноту… А тут… – он повертел головой. – Живой! Ах ты…