Одобрительный, почти восхищенный шум встретил дикие слова гордого карфагенянина, речи которого вызвали энергичный взрыв глубоко скрытых в глубинах душ чувств, что было видно по выражениям лиц, жестам, голосам.

— Теперь, если одинаковая ненависть, одинаковые намерения бушуют в груди у каждого, о мои товарищи по несчастью, жертвы безудержной жадности и дикой жестокости римлян, если все вы готовы к действию, как и я, то слушайте, друзья мои: пришло время отважиться, пришёл час выступать! Дерзнём.

— Дерзнём! — энергично выкрикнули несколько человек.

— За дело!.. За дело!.. — напористо поддержали их остальные.

— Теперь слушайте меня; буду краток, — сказал Агастабал, на чёрном лице которого и в чёрных маленьких глазках загорелись ярость гнева и желание отомстить и надежда на победу, — поэтому я скажу вам о вещах, которые вы мало знаете, хотя кое-что я уже рассказывал то одному, то другому из вас.

Он приостановился на мгновение; на всех лицах появилось выражение сосредоточенного внимания; все ждали продолжения речи Агастабала. И тот опять заговорил:

— Вот уже два года, как я с какой-то особой смелостью хожу по Риму, выдавая себя за вольноотпущенника выдуманного мною господина. До сих пор всё шло хорошо, и я смог переправить великому Ганнибалу не одно полезное послание, сообщил не одну важную весть. Но мне пока не удалось привести в исполнение мой смелый, хотя и довольно простой план. А всё почему? Из-за этого мерзкого Луция Кантилия, о котором я уже не раз говорил каждому из вас. Моя идея, моя мечта, моя цель, ради которой я приехал в Рим, была и останется неизменной, пока я не осуществлю её, — и с непреодолимой, всепобеждающей силой железной воли он добавил: — Она состоит в том, чтобы похитить из храма Весты палладий. Терпением и упорством через шесть месяцев пребывания в этом подлом городе (а я тогда ещё не знал никого из вас) мне удалось проникнуть за ограду храмового сада и даже сделаться другом одной из двух собак, охраняющих храм. Была глубокая ночь, я перелез через стенку, отделяющую сад весталок от Рощи Говорящего вещателя. Сторожевой пёс молчал, я надеялся встретить одинокую слабую женщину, но наткнулся на крепкого молодца, который выхватил оружие и помешал мне похитить палладий. Этим роковым человеком, встретившимся на моём пути, был Луций Кантилий. Если бы он находился в храме в то ночное время на законном основании, мне пришёл бы конец. На моё счастье, этот человек проник за ограду храма украдкой, так же, как и я. Если бы я раскрыл его, то в глазах преторов, народа, понтифика он стал бы нечестивцем и осквернителем — так же, как и я, если бы он вздумал раскрыть меня. Значит, на моё счастье, мы с ним были связаны нерасторжимыми узами и были приговорены молчать, моя попытка осталась в тайне, и я смог вынашивать дальше свою идею в надежде, что она когда-нибудь осуществится. Я продолжал наблюдать за окрестностями храма, и однажды ночью, хотя обеих сторожевых собак заменили, снова проник в сад. Я знал, что в эту ночь весталка Флорония, любовница Луция Кантилия, дежурить не будет, а следовательно, и он не придёт ни в сам храм, ни в сад. Я снова забрался на стену и уже собирался спрыгнуть в сад, когда одна женщина, некая Волузия... К счастью, она умерла, когда неожиданно увидела своего вернувшегося сыночка, о котором ей сообщили, что он погиб в битве у Тразименского озера. Так вот, эта проклятая Волузия, которая в этот час молилась и колдовала в роще, увидев меня на верхушке стены, завопила об осквернении и стала громко звать на помощь, так что мне пришлось поспешно спуститься, а поскольку старуха продолжала кричать, я попытался заткнуть ей рот, да тут я услышал летящих с лаем собак, голоса рабов и вынужден был пуститься наутёк. Женщина обо всём рассказала рабам, но те, не заметив ни лестницы, ни других следов человеческого присутствия, кроме как этой проклятой старухи, кажется, не очень-то ей поверили, а весталка Флорония, которая боялась, что этот вспугнутый человек мог быть её Кантилием, постаралась высмеять рассказ Волузии. Но старуха захотела бы рассказать обо всём понтифику, а так как я схватил её, то она меня разглядела и узнала бы; мне бы, вероятно, пришёл конец, если бы не известие о тразименском разгроме. Оно помешало старухе немедленно обратиться к понтифику. И вот я, тайком наблюдавший за Волузией, забрался в её дом; я хотел купить её молчание за золото и решился убить её, если бы мне это не удалось. И вот в это самое время возвращается её сын вместе с Луцием Кантилием. От радости у старухи случился разрыв сердца, как я вам уже рассказывал, и проклятая женщина унесла мой секрет с собой в могилу. Что же до Кантилия, то он постоянно следил за мной, ходил по моим шагам и несомненно убил бы меня, если бы застиг врасплох. Однако и я шпионил за ним и старался подойти сзади, чтобы убить его. Наконец, как-то ночью в Мугонийском переулке мы устроили поединок. Я думал, что разделался с ним, хотя скажу вам, что самой малости ему не хватило прикончить меня, хотя под моим плащом и был панцирь. Кантилий, конечно, лучше владел кинжалом, да и был половчее меня. Он наверняка бы убил меня, если бы мне не удалось схватить рукой его клинок. Он перерезал мне все сухожилия на пальцах, искалечив мою руку.

При этих словах Агастабал показал собравшимся свою левую руку, пальцы которой были ужасно изогнуты и скрючены, так что даже пошевелить ими было невозможно.

Собравшиеся под сырым сводом подвала Овдонция Руги снова изумлённо зашушукались, увидев эту искалеченную руку, лишний раз доказывавшую страсть и волю дикого африканца.

А тот после недолгого молчания продолжал:

— Столько раз я подумывал, не подкупить ли мне одного из рабов весталок, но, кроме того, что это преданнейшие понтифику и жрицам Весты люди, им так хорошо платят за службу, что было бы крайне трудно их совратить, если только вообще возможно. Я понимал, что, раскрыв одному из них свой план и получив отказ, навсегда закрою себе путь к цели. Сейчас я повторил вам всё, что когда-то говорил то одному, то другому, хотя и не полностью. И это сделал я потому, что предлагаю вам пойти сегодня ночью в храм Весты и похитить палладий. Если нам это удастся, верховные боги отвернутся от Рима, а в душах римлян поселится такое уныние, такое глубокое отчаяние, что Ганнибалу легко будет проникнуть за стены города и сровнять его с землёй. Если мы не воспользуемся эти моментом, столь удобным для нас, не используем состояние временного упадка сил, которое охватило этих ненавистных римлян после сокрушительного разгрома их легионов, тогда полная победа, улыбающаяся нам сейчас, ускользнёт из наших рук. Римляне тверды и отважны, а решения, принятые сегодня сенатом, свидетельствуют о смелости, на которую они способны, и о вере в предназначение своей отчизны. Значит, мы должны действовать храбро и быстро.

Так сказал Агастабал и, поведя кругом чёрными зрачками, в которых светились ненависть и жажда мести, он ожидал ответа рабов; ответ был единодушным и бурным, полностью совпав с желаниями африканца.

Решили, что через час после полуночи Агастабал в сопровождении четырёх других карфагенян придёт в Рощу Говорящего вещателя, потом все пятеро перелезут в сад и проникнут в храм Весты, пытаясь похитить палладий, не делая лишнего шума, но готовые, если будет в том необходимость захватить его силой.