– Лика, – зловеще произнесла Яна, – тебе не слишком жарко? Ты чайку не хочешь? А то я могу тебя и напоить, и душ тебе остужающий устроить…

На глазах у Вая, у которого голова пошла кругом, кувшин взмыл со стола в воздух и, угрожающе покачиваясь, завис над макушкой парня.

– Цукке нажалуюсь, – предупредил тот. – Она тебя саму в чае искупает. Заставит два дня на кухне дежурить или в ухо плюнет.

– Ой, испугалась! – фыркнула та, но кувшин все-таки опустился обратно на столешницу.

Ваю захотелось взять себя за шиворот и хорошенько встряхнуть, чтобы прийти в себя. Он опустился на табурет возле стола и подпер голову руками. Парочка препиралась так же, как пикировались бы обычные брат с сестрой. Но назвать их обычными язык не поворачивался. Одна – девиант первой категории. Во имя всех богов, она еще и учится на социолога и поет в опере, если верить тому, что сказал мальчишка! А сам мальчишка – талантливый художник-самоучка, который с легкостью мог бы стать звездой художественных салонов и вернисажей. А еще с ними живет вторая девица-девиант. И красавица-астрономша, разбирающаяся в небесной механике лучше, чем он, Вай, понимает высокую моду. И бывший солдат, заделавшийся археологом. И совершенно загадочная личность по имени Дзинтон Мураций, нежно любящая своих приемных детей, мимоходом ломающая через колено бандитов, до смерти запугивающая собов и при том не гнушающаяся дежурить по кухне. Не дом, а гнездо уникумов! Ох, если бы только ему удалось сделать репортаж!

– Папа проявился, – тем временем сообщила Яна, сузившимися глазами разглядывая брата. – А то бы я тебе показала, какой у меня голосок!

– Вы еще подеритесь с применением подручных средств! – насмешливо сказал вошедший в столовую мужчина. – Только имейте в виду, что разбитую посуду вычту из карманных денег, придется неделю лапу сосать.

– Вот так всегда, – вздохнул Палек. – Зажимают молодежь, не дают выплеснуть избыток энергии. Ну ладно. Янка, дуэль! В «сто сорок четыре» на традиционной раскладке, я хожу первым.

– Заметано! – кивнула девица. – Если я выигрываю, сегодня вечером дежуришь по кухне вместо меня.

– А если я, то ты завтра весь день вместо меня.

– Нечестно! – оскорбилась девушка. – И вообще у меня завтра в театре репетиция, я туда сразу после занятий иду. Вечером в твое следующее дежурство, идет?

– Девчонки! – покровительственно заметил юноша. – Никогда достойно проигрывать не умеют. Ладно, согласен. Итак, сударыня, дуэль!

– Дуэль! – сверкнув глазами, согласилась Яна, вскакивая. – Пошли.

И они плечом к плечу вышли из столовой, едва не застряв в дверях, поскольку не желали уступать друг другу дорогу.

– Молодежь… – хмыкнул новоприбывший мужчина, усаживаясь за стол напротив репортера. – И так круглые сутки. Но, между прочим, от чужого друг друга грудью заслонить готовы. Ну что, господин Вай, ты все-таки наткнулся на мою базу…

Вай во все глаза разглядывал его. Типичный южанин, лет двадцати пяти-тридцати на первый взгляд. Невысокий, худощавое гибкое тело, ежик жестких темных волос, высокие скулы, бездонно-черные глаза. И едва заметные морщинки возле глаз, выдающие внимательному наблюдателю истинный возраст: не менее сорока, а то и заметно побольше.

Да, он определенно тот же человек, которого он заприметил тогда в Институте. И голос – тот же голос, что тогда по пелефону.

– Да, господин, – согласился репортер. – Я все-таки на нее наткнулся. И, похоже, ты вовсе не удивлен.

– Разумеется, нет. Тодзи под перманентным наблюдением, о котором он не подозревает. Вся информация, которую он сливает на сторону, проходит и через меня. Да и тебя, господин репортер, по старой памяти из поля зрения я тоже не выпускаю.

– Давай начнем по порядку, господин, – вежливо сказал Вай. – Правильно ли я понимаю, что ты – Дзинтон Мураций, приемный отец девиантов Яны Параки и Карины Сереновой?

– Правильно, – кивнул тот. – И еще много кто еще. Я – тот, кто спланировал и провел операцию по ликвидации Института. Тот, кто из всех жуликов, мошенников, обманщиков и крикунов среди репортеров желтой прессы выбрал именно тебя для освещения штурма. Тот, благодаря кому из рядового журналиста занюханного провинциального канала ты превратился в скандальную звезду национального масштаба.

– И можешь доказать? – осторожно осведомился репортер.

– Ты мне и так веришь. Впрочем, могу и доказать…

Он поднял руку ладонью вверх, и в комнате зазвучал жесткий, не допускающий возражений голос:

«Вай Краамс? Бери резервную группу, две камеры и через полчаса будь возле ворот Института человека. И зарезервируй у руководства прямой эфир начиная с десяти сорока. Плевать, что там стоит в сетке. Запомнил?»

– Достаточно?

– Вполне, – кивнул Вай. Он решил не думать. Вообще не думать, только запоминать и реагировать на вопросы. Время осмысливать придет потом. – Я верю тебе, господин.

– Хорошо. Зачем ты пришел?

– Я хотел взять интервью. У тебя, у госпожи Карины и госпожи Яны. Хотел сделать репортаж.

– Понятно. Чего еще ждать от журналиста… – пробормотал Дзинтон. – Ну как же – сразу двое из Двадцати! Я надеюсь, господин, ты уже понял, что тебе оно не светит?

– Господин Дзинтон, – Вай наклонился вперед. – Ты просто не представляешь, от чего отказываешься. Суммы, которые тебе и твоим подопечным выплатят за такой репортаж, огромны. А еще и слава…

– Вай, ты же не дурак, – утомленно остановил его Дзинтон. – Ты слышал мои слова: я организовал ликвидацию Института. Вышел грандиозный скандал – и ты хоть раз встречал упоминание моего имени? Как думаешь, свидетельствует это о моем стремлении к славе? Что же до денег, то забудь сразу и навсегда: при необходимости я могу купить твой телеканал с потрохами. Он и сейчас принадлежит мне более чем наполовину. Забудь про интервью и репортажи. У всех моих подопечных есть свои цели в жизни, и дешевая популярность, уверяю тебя, среди них не значится.

– Значит, я зря сюда пришел, господин Дзинтон, – вздохнул репортер. – Могу я уйти?

– Разумеется. Или ты думаешь, что я сверну тебе шею и прикопаю в парке? Извини, не мой стиль – понадобилась бы мне твоя жизнь, умер бы ты в тот момент, когда решил лететь в Масарию. Сейчас ты волен уйти и вернуться к обычному существованию. Но предупреждаю тебя: любая попытка хоть как-то упомянуть в репортажах меня или моих воспитанников и подопечных очень плохо для тебя кончится. За нарушение Закона о тайне личности ты показательно пойдешь под суд, получишь тюремный срок и не доживешь до его конца. Понял?

Вай молча кивнул. Он ничуть не сомневался, что собеседник вовсе не угрожает впустую. Для человека, в сорок третьем за пару недель буквально уничтожившего