Мать с отцом, сестренка и братишка очень обрадовались приводу Григория Петровича. По пути в нужинской лавке он купил конфет и пряников, матери и сестренке принес красивые платки, братишке — красную рубашку, отцу дал двадцать пять рублей. Все были довольны подарками, мать даже всплакнула.

— Погостишь нынче у нас, сынок? — спросила мать. — Почему без жены пришел?

— Я к вам ненадолго, — ответил Григорий Петрович, — меня переводят в другую школу, надо кое-какие дела закончить. С женой мы к вам придем на рождество, а потом поживем у вас все будущее лето.

За разговорами не заметили, как подошла ночь.

Мать уложила Григория Петровича на мягкой перине. Он лежал и думал о том, что, может быть, в последний раз спит в такой мягкой постели и что впереди его ожидает полная неизвестность…

На следующее утро, позавтракав, Григорий Петрович сказал:

— Я схожу в Кудашнур к деду Левентею.

— Долго-то там не задерживайся, — попросила мать. — Я на обед блинов поставила.

— Хорошо, к обеду вернусь.

Дед Левентей крепко затужил, когда узнал о смерти Сакара. С его смертью старику уже не на что было надеяться. «Зачем теперь жить? — горевал дед Левентей. — Теперь только бы поскорее помереть…»

Григорий Петрович долго проговорил с дедом Левентеем и, когда пришлось к слову, спросил.

— Дедушка, сколько стоит — твое ружье?

— Да мое ружьишко дешевое. Я его купил за пять рублей.

Григорий Петрович выложил на стол десять рублей.

— Продай мне твое ружье.

Дед Левентей удивился:

— Зачем тебе покупать мое? Купи новое.

— Ты же ходишь с ним на охоту.

— Мне, старику, и такое сойдет…

— Оно у тебя хорошо пристреляно?

— Ружьишко меткое. В прошлом году я из него немало белок подстрелил.

— Мне, главное, чтобы меткое было, остальное не важно. Десятки мало, я еще пятерку прибавлю.

— Да что ты! И десятки-то много. Я тебе за эти деньги еще дам пороху, дроби и пистонов.

— Я тут по дороге в эшемском овраге, в кустах, выводок глухариный поднял, птенцы большие — с курицу. У тебя есть крупная дробь?

— Немного есть.

— Дай на один заряд.

Дед Левентей принес порох, дробь, зарядил ружье.

— От такого заряда не только глухарь, волк живым не уйдет.

— Спасибо, дедушка. Ну, прощай. — Григорий Петрович попрощался с Левентеем за руку.

— Прощай, сынок. Пусть бог поможет тебе подстрелить то, что желаешь. Иди через огород, там прямая тропка в эшемский овраг.

Но, выйдя от деда Левентея, Григорий Петрович направился не к эшемскому оврагу, а совсем в другую сторону — в Лопнур.

В Лопнуре Григорий Петрович зашел в лавку к Чужгану. Народу там было мало, всего два мужика. За прилавком стоял Макар. Он удивился, увидев Григория Петровича.

— Дай мне полфунта пороха, фунт дроби и двадцать пять штук пистонов, — сказал Григорий Петрович.

— Есть, коробки только по пятьдесят штук, — ответил Макар. — Бери целую коробку.

— Нет, мне надо двадцать пять штук.

Макар достал фунтовый мешочек дроби, полфунтовую металлическую баночку с порохом и наклонился над прилавком, отсчитывая пистоны.

Мужики, бывшие в лавке, закурили и вышли на улику.

Григорий Петрович поднял ружье, взвел курок и выстрелил в упор прямо в голову Макару. Тот, даже не вскрикнув, повалился на прилавок.

В лавку вбежал старик Чужган.

Григорий Петрович бросил ружье на пол и повернулся лицом к деду Чужгану.

— Посылай за урядником. Я убил твоего сына.

8

Прошло три дня, Григорий Петрович не возвращался. Чачи начала беспокоиться. «Может быть, в письме к Ивану Максимовичу говорится, почему Григорий задерживается? — подумала Чачи. — Надо скорее идти в Тумеръял».

Иван Максимович читал вслух газету:

— «В болотистом лесном районе восточнее города Таненберга главные силы генерала Самсонова ведут упорные бои с немецкими войсками под командованием генерала Гинденбурга, который пытается окружить наши геройские части. В одном из боев смертью храбрых пал генерал Самсонов…»

— Что же это значит, Ваня? — спросила Зинаида Васильевна.

— Это — настоящее поражение христолюбивого победоносного воинства. Немец это тебе не турок. Да и турок-то мы победили не уменьем, а числом. Сколько народу положили! Нет такой бестолочи, как наш главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, победить Гинденбурга!.. Видно, не миновать русскому войску полного разгрома в Мазурских болотах.

Зинаида Васильевна заметила вошедшую в комнату Чачи и приветливо сказала:

— Да к нам, оказывается, гостья! А мы уткнулись в газету, ничего не видим. Входи, садись. А где Григорий Петрович?

— Он пошел к своим родным и оставил Ивану Максимовичу вот это письмо. — Чачи подала конверт Ивану Максимовичу.

Иван Максимович надорвал конверт. Когда он доставал письмо, из конверта выпал еще один маленький конвертик. Иван Максимович его не заметил, а Чачи постеснялась сказать.

Иван Максимович прочитал письмо. Потом, растерянно взглянув на Чачи, начал вслух читать его еще раз.

«Многоуважаемый Иван Максимович!

Все в моей жизни запуталось в такой узел, что распутать его нет никакой возможности. Его можно только разрубить, то есть, поступить так, как поступил Александр Македонский.

В прошлый раз вы сказали, что у вас ходили слухи, будто меня арестовали. Действительно, меня собирались арестовать. И было бы лучше, если б арестовали! Но земский начальник и становой пристав имели намерение сделать меня тайным агентом полиции. Они взяли с меня подписку, что я буду следить за интересующими их людьми. Но я не хочу быть провокатором и агентом полиции! Хотя я дал подписку, я не выполнил ни одного их задания. Поэтому меня все равно не сегодня, так завтра арестуют. Это — одно.

Во-вторых, Чачи. Если меня арестуют, то Чужганы обязательно заставят Чачи вернуться к ним и будут издеваться над нею. Я этого не могу допустить.

В-третьих, я получил приказание от инспектора сдать Аркамбальскую школу и уехать работать куда-то в Арбанскую волость. Но главное, он ставит мне условие, чтобы я разошелся с Чачи. На меня донес инспектору поп Сидор, больше донести было некому.

Вот этот-то узел я и не могу распутать, поэтому я решил разрубить его. Этим я спасу хотя бы Чачи.

В то время, когда вы будете читать это письмо, я уже отправлю на тот свет Макара Чужгана. Я стану убийцей, но зато, если не будет Макара, никто не посмеет тронуть Чачи.

О моем замысле и о содержании этого письма Чачи не знает. Я не хотел ее расстраивать раньше времени.

Иван Максимович! Отец Чачи — бедный человек. Кроме того, ей нельзя будет жить у отца. Я оставляю ей жалованье за два месяца. Вы получите его и отдайте ей. Я написал на вас