— Не знаю, — шепнула она в ответ, не сводя глаз с Бурсмы. Тот подошел к столику и теперь в упор рассматривал сложенные стопками деньги. — Чем к большему числу народа мы обратимся, тем выше наши шансы, что кто-то пойдет и донесет немцам. Особенно, если им не заплатить за молчание.

— Идет, — произнес на корявом английском Бурсма и обернулся. Взяв со стола одну стопку, он быстро пересчитал купюры и, расплывшись в улыбке, обратился к Реке. Маусу показалось, что они заключили сделку, но Река почему-то не переводила, а лишь что-то отвечала рыбаку на голландском, указывая на пустые руки Мауса и качая головой. А затем сделала нечто такое, чего Маус от нее никак не ожидал. Потянувшись к купюрам в руке Бурсмы, она аккуратно вытащила одну двадцатифунтовую бумажку. Двадцать фунтов. Восемьдесят зеленых. Затем она вытащила еще по одной из каждой стопки, что лежали на столе. Сто фунтов. Четыреста американских долларов.

Она заговорила снова, на голландском, и к концу ее речи улыбки Бурсмы как не бывало. Зато между ними был уговор. Голландец протянул Маусу свою внушительную лапу. Маус протянул свою, и голландец с такой силой ее сжал, что она хрустнула, словно попав в железные клещи.

Наконец отпустив его руку, голландец сгреб деньги со стола и засунул их себе в карман. Вытащив из ящика морскую карту, он ткнул в нее пальцем и что-то протараторил на голландском. Затем извлек тонкую книжицу, пролистал ее, пробежал пальцем сверху вниз по строчкам каких-то цифр и снова что-то сказал. Река кивала и отвечала ему.

— Что он говорит? — поинтересовался Маус.

— Мы говорим про приливы. Обговариваем точное время. Не мешай, — сказала она. Бурсма протянул ей бумагу и карандаш. Она что-то записала, выслушала его в очередной раз, и снова что-то записала. Затем сложила бумагу и положила в нагрудный карман платья.

Похоже, они договорились. Словно в те дни, когда он сидел в Бруклине в комнате Лански, Маус понял, что разговор окончен.

— Что ты сказала ему в самом конце, когда забрала из каждой пачки по купюре? — поинтересовался он у Реки.

Она подняла глаза и машинально поправила волосы, чтобы спрятать шрам.

— В нашей семье есть поговорка, сказала я ему, никогда не плати человеку денег столько, чтобы он вам улыбался. — С этими словами она протянула Маусу изъятые у Бурсмы купюры. — На, бери назад свои деньги.

Похоже, эта барышня мастерица проворачивать сделки. Маусу это понравилось. Зато ему не понравилось то, как она произнесла фразу «бери назад свои деньги», как будто видела в них нечто грязное. И все-таки, чем ближе он узнавал эту девушку, тем больше она ему нравилась.

Бурсма попытался протиснуться мимо них к двери, но Маус положил ему на плечо руку. Голландец весь пропах рыбой и, стоя рядом с ним, казался сущим гигантом.

— Ты сделаешь так, как обещал? — спросил его Маус. Бурсма по-прежнему отказывался посмотреть ему в глаза, и это настораживало. — Смотри на меня, когда разговариваешь со мной, — сказал ему Маус и приставил палец ко второй пуговице зеленой рыбацкой куртки. Однако нажимать не стал, а лишь легонько прикоснулся. — Ты, главное, смотри, не потеряйся и не забудь про обещанное.

Река перевела голландцу его слова.

— Maak je geen zorgen, ik zal er zijn,[9]— ответил Бурсма.

— Он говорит, что будет в условленном месте, — перевела Река.

— Спроси, есть ли у него дети.

И вновь Река была вынуждена выступить в качестве посредника в их беседе. Голландец посмотрел на приставленный к нему палец и кивнул.

Маус убрал с пуговицы палец.

— Предупреждаю. Если ты вдруг пропадешь или забудешь о своем обещании, я приду к тебе и запихаю в глотку твоим детям всю твою рыбу. Не тебе самому, а им. Ты меня понял?

Судя по выражению лица Бурсмы, нет.

— Переведи, — приказал Реке Маус.

Та нехотя выполнила его распоряжение. Маус посмотрел на голландца.

— Я не британский летчик, как ты понимаешь.

Бурсма кивнул.

— Ты делаешь то, что я тебе скажу.

Река заговорила снова, но Маус решил, что голландец все понял без всякого перевода, потому что теперь смотрел ему прямо в глаза. Был ли он напуган или просто понял, этого Маус сказать не мог.

Они шагнули на палубу, а с нее на причал. Здесь Река остановилась и повернулась к нему лицом.

— Что вы за человек, мистер Вайс? — спросила она.

— Я, кажется, просил называть меня Маус, — уклонился он от ответа.

К станции они вернулись той же дорогой. И поскольку, если верить написанному мелом расписанию, до поезда оставался еще целый час, Река зашла в небольшое кафе рядом с перроном, где выбрала столик в дальнем углу. На редкость удачное место. Рядом никто не сидел, и им хорошо была видна входная дверь.

Вытирая грязные руки о еще более грязный фартук, к их столику подошел официант и, выслушав Реку, произнес:

— Twee koffie. Jahoor, mevrouw, het komt er gelijk aan.

Сказал и тотчас удалился. Маус вытащил «честерфильд» и закурил. С видимым наслаждением сделав глубокую затяжку, он выпустил дым через ноздри.

Река втянула носом воздух, и лицо ее приняло сердитое выражение. Маусу казалось, что глаза ее, как в свое время глаза Лански, буравят его насквозь.

— Живо погаси сигарету, идиот! — процедила она сквозь зубы. — Или ты хочешь, чтобы он догадался, кто ты такой?

Маус ее не понял.

— Табак. Это настоящий табак. Здесь его не курит никто, кроме немцев. Живо потуши сигарету.

Он бросил недокуренную сигарету на пол и затушил ботинком. Вскоре к ним уже подошел официант с двумя крошечными чашками кофе. Подойдя к их столику, он принюхался, и глаза его полезли на лоб. Пробормотав себе под нос «гестапо», он испуганно поспешил прочь.

Река бросила взгляд поверх чашки, и, когда опустила ее, Маус увидел, что она улыбается, хотя и слегка глуповатой улыбкой.

— Он унюхал твою сигарету, мистер Вайс, и подумал, что ты из гестапо. Немцы имеют в своем распоряжении все самое лучшее, а гестапо — все самое лучшее из самого лучшего, — пояснила она и негромко рассмеялась. — Думаю, он больше не подойдет к нам.

Они оба молчали, но это молчание им не мешало. Маус пил крепкий кофе, который по большому счету на вкус не имел с кофе ничего общего. Скорее какие-то жженые орехи, подумал он, и вопросительно посмотрел на Реку. Та сидела, слегка от него отвернувшись. Он уже заметил ее привычку отворачиваться, чтобы не был виден шрам.

Как непохожа она была на тех девушек, с которыми его постоянно знакомила муттер. Ей ничего не стоило назвать его идиотом, если не хуже. И, снедаемый любопытством, он решил ее расспросить.

Ее отец был книгоиздателем. Мать — просто матерью. Река говорила о них так, как будто обоих уже не было в живых. Когда страну захватили немцы, она еще училась в школе, хотя и помогала отцу в его издательских делах. Печатала, составляла бухгалтерскую отчетность — у нее были неплохие математические способности. Впрочем, это он уже и сам понял — по тому, как она произвела окончательный расчет с владельцем лодки.