— Чтобы действовать так стремительно и нагло, надо иметь аэродром в горах, — тихо замечает начальник штаба и косится в сторону начальника армейской разведки.

— По данным аэрофотосъемки, здесь у немцев поблизости нет аэродромов, тем более в горах, — тут же отзывается тот и, опуская глаза под сверлящим взглядом командарма, продолжает. — Но создается ощущение, что именно там он и располагается.

— Ощущения… Я что, в штабе фронта про ощущения буду говорить? — недовольно бурчит командарм. Тяжело опираясь на покалеченную ногу, он, раскачиваясь, ходит вокруг большого ящика с песком, на котором изображен рельеф лежащей впереди местности, словно там кроется ответ на волнующий сейчас всех вопрос: откуда взялись и куда делись немецкие бомбардировщики. Флажками отмечены расположения огневых точек противника, но никаких данных об аэродроме. Но это просто немыслимо: какой аэродром в горах?..

— Значит, будем искать, — заключает генерал, давая понять, что разговор окончен.

Но напрасно день за днем, ежеминутно рискуя быть сбитыми вражескими зенитками, кружили над Карпатами воздушные разведчики — никаких признаков военного аэродрома в горах они не обнаружили.

Наземной разведке тоже не везло. Пойманные «языки», среди которых были и офицеры, в один голос утверждали, что ничего не слышали о горном аэродроме, а две заброшенные в район его предполагаемого месторасположения группы и вовсе не вернулись с задания.

Одна из них принадлежала дивизии генерала Андреева. Именно на их участке объявились эти неуловимые немецкие бомбардировщики, и найти аэродром представлялось Андрееву делом чести.

С этого он и начал разговор, когда в очередной раз вызвал к себе командира разведроты дивизии капитана Чибисова. Разговор был недолгим. Чибисов сам попросился возглавить новую группу и взять с собой только проверенных бойцов — свой «Брестский квартет».

— А что, вас опять четверо? — с улыбкой спросил Андреев. — Кого-то еще все-таки решились принять в свое знаменитое трио?

— Никак нет, товарищ полковник, нашелся старый товарищ — Соловец. Помните того морячка, что пристал к нам в Бресте? Жизнь мне тогда спас — немца подсвечником завалил…

И радостно поблескивая глазами, Чибисов рассказал, как около месяца назад шел вдоль строя очередной маршевой роты (по давно заведенной традиции разведчики первыми отбирали себе бойцов) и вдруг с криком: «Товарищ капитан!» к нему выскочил маленький, до боли знакомый лопоухий солдатик — только бы бескозырку вместо пилотки да усы сбрить.

— Соловец? Морячок, говоришь… Ах да, что-то припоминаю. И как он? — сощурился Андреев.

— Был в плену, партизанил… После ранения направлен к нам на Второй Украинский. Сразу же взял его к себе.

— А парень-то надежный? В плену, говоришь, был?

— Обижаете, товарищ полковник. Он свою вину кровью смыл, в штрафной роте, — Чибисов так и подскочил на стуле. — Да и вообще, я этим троим как самому себе!..

— Ну не горячись, не горячись. Тебе — верю! Квартет, так квартет. Сроку вам — две недели. На подготовку — пять дней. Больше, пойми, не могу. Времени и так в обрез. Горного инструктора вам тоже пришлю. Так что действуй, капитан.

Чибисов козырнул и направился к выходу.

— И вот еще что… — уже на пороге остановил его Андреев. — Ты там особенно не геройствуй. Ваша задача — обнаружить аэродром и сообщить его координаты. И все. А дальше уже наши бомберы поработают.

Про геройство Андреев говорил не случайно. В декабре сорок третьего разведгруппа капитана Чибисова захватила в плен группу немцев. У одного из захваченных нашли альбом с фотографиями. Таких альбомов разведчики повидали за свой фронтовой век немало: счастливые фрау на залитых солнцем лужайках; улыбчивые немецкие солдаты на фоне какой-нибудь европейской достопримечательности; первые дни вторжения с трупами красноармейцев, разбитой техникой и оборванными детьми с немецкими шоколадками в руках; первая зима и похороны погибших товарищей — бесстрастная фиксация страшного исходящего кровью времени. Но один из снимков — на нем была запечатлена группа пленных советских женщин, — внезапно привлек внимание бегло просматривающего альбом Чибисова. Всегда спокойный и выдержанный, он вдруг затрясся нервной дрожью, неожиданно для всех подскочил и мертвой хваткой вцепился в хозяина фотографий.

— Откуда у тебя это фото?! Откуда? — закричал капитан и так рванул немца за воротник тоненькой долгополой шинельки, что полетели прочь с мясом выдранные пуговицы, но офицер только хрипел и полуобморочно закатывал глаза — он был ранен в плечо и едва что-либо соображал от боли и страха. Разведчики едва оттащили своего командира…

Потом, на допросе немец сказал, что снимок сделан в первый день войны в Брестской крепости, и что на нем — жены комсостава и медсестры. Немцы, штурмуя казармы, пытались использовать их в качестве живого щита, а потом расстреляли. Всех.

— Но я не расстреливал, я только фотографировал, — добавил он испуганно, видя, как наливаются кровью глаза русского капитана.

После этого случая Чибисов, словно нарочно ища смерти, стал возглавлять самые рискованные рейды. Не раз он и его товарищи были на волосок от гибели, но удача пока сопутствовала им.

В ночь перед вылетом Брестскому приснилась мельница: огромная, потемневшая от времени, с посеченными осколками крыльями, что беззвучно крутились на фоне черного грозового неба на высоком холме. И так был страшен вид этой мельницы, что Дима невольно закричал и с этим криком вырвался из мучившего его кошмара. Такой сон, по солдатскому поверью, означал лишь одно — скорую смерть. Растревоженный этой мыслью, он уже не мог заснуть и до самого подъема немигающим взглядом смотрел перед собой в сопящую, дышащую на разные лады темноту.

А спящему рядом Соловцу в этот самый момент снился командир их штрафной роты, капитан Гребенюк. Снился таким, каким он был в свои последние минуты, накануне атаки на очередную, спрятанную за сухим порядковым номером высоту. «Искупить кровью, кровью!» — рвал морозный ветер его обращенные к угрюмо застывшему строю штрафников слова. И, повинуясь командирской воле, рота пошла на захлебывающиеся свинцовой злобой пулеметы, усыпая телами белое неохватное поле, и мягкий снежок падал на остывающие губы, на набухающие красным шинельки. Где-то там навсегда остался лежать прижавшийся простреленной грудью к земле и капитан Гребенюк. А тяжелораненого, кровью искупившего немецкий плен Соловца вынесли выжившие в той захлебнувшейся атаке. Так началась его очередная госпитальная одиссея, пока наконец, залатанный и подлеченный, не оказался он под жарким прикарпатским солнцем.

А Крутицыну с Чибисовым ничего не снилось — они просто провалились, как в полынью, в сон без сновидений.

А еще через два часа с прифронтового аэродрома в районе городка Пашкани поднялся в небо и взял курс на Карпаты транспортный самолет Ли-2. Через двадцать минут полета в его дрожащее чрево, где ожидала выброски разведгруппа Чибисова, выглянул один из пилотов и со словами «пора, братцы» распахнул дверь в полную мрака и седых, изодранных самолетными крыльями облаков бездну.