– Фу!..

Потеряв интерес к коробу, любопытная «хозяйка» покоев стала разбираться со свертками, довольно быстро выяснив, что четыре длинных являются большими (поди, на каждый целиком шкура теляти и пошла!..) кусками пергамента – два нежно-бежевого цвета, один серо-белый и еще один белый с синеватым отливом. В остальных свертках оказались три большие книги с девственно-чистыми страницами, кипа бумажных листов, непонятно зачем склеенных в одну большую «простыню», и целая связка отличных гусиных перьев. Чудные дела! Вернув все как было и секунду-другую постояв на месте, Авдотья дошла до двери, разделяющей крестовую и комнату для занятий, осторожно положив ладонь на изукрашенное резьбой дерево створки. Чуть надавила и прислушалась к слегка гнусавому голосу посольского дьяка:

– На морях же Гишпания и Португалия – как кошка с собакой, и ежели приключится удобный случай напасть, никогда оного не упускают, поелику спор их о первенстве…

Убрав руку, личная служанка наследника медленно вернулась в прихожую и задумалась, припоминая. После ухода приказного дьяка ее соколик спустится в аптекарскую избу, постигать довольно вонючую алхимическую науку господина Клаузенда. Затем со своим новым духовником Мелетием будет изучать Лимонарь[121], писанный старым еллинским языком. Уйма времени до вечери!.. Сходив на поварню слегка подкрепиться, Авдотья поддалась внезапной сонливости и немного подремала в своей горенке. А проснувшись и приведя себя в порядок, решила прогуляться до храма – словами не высказать, как ей нравилось находиться под сводами собора Благовещения Богородицы и молиться там о сокровенном. Кому, как не Пречистой, понять тайные желания девушки из захудалого боярского рода? Любящий муж, крепкий дом, здоровые детки… И чтобы соколик ее Митенька тоже не болел, и никакой напасти с ним более не приключалось – за те пять дней, что он сидел ни жив ни мертв в Успенском храме, она все сердце себе изодрала переживаниями.

– Доброго дня, боярыня.

Кинув медную полушку нищенке на паперти, верховая челядинка без особой спешки развернулась к тихо подошедшему (а хотелось сказать – подкравшемуся) мужчине средних лет. Еще один проситель? Или же просто любитель почесать языком с красивыми девицами? С тех пор как она похорошела собой, а господин ее вернулся из Кирилло-Белозерской обители, и дня не проходило, чтобы у нее не пытались что-нибудь выведать или попросить, или хотя бы познакомиться. Предлагали подарки, чуть ли не впихивали разные подношения, нашептывали лестные словеса…

– И тебе того же.

Правильно истолковав ее спокойный взгляд, быстро скользнувший по одежде, рукам и лицу, незнакомец степенно представился:

– Тимофей, Викентьев сын, торговый гость, да не из последних.

– Я рада за тебя.

Немного замявшись и явно не зная, как построить разговор, купец отбросил плетение словесных кружев и выдал напрямую:

– Сделай милость, подскажи, каким даром поклониться государю-наследнику, чтобы он склонил слух к просьбишке моей?

Негромко фыркнув, челядинка сделала движение развернуться и уйти.

– Постой! Я ведь не для корысти какой.

Видя, что она немного приостановилась, проситель быстро ее догнал:

– Сынок мой с прошлой осени лежмя лежит – как медведь его на охоте заломал, так и не встает.

Явственно сглотнув тугой ком в горле, купец медленно продолжил:

– Он ведь един у меня наследник-то – сколь Господу ни молился, пять девок опосля него народилось, и все. У вдовой сестры племяш подрастает, да только он еще титешник[122]. Кому дело передам? Кто о моих позаботится, случись что? Я ведь и лекарей иноземных приводил, и по святым местам возил, сирым да убогим серебра раздал бессчетно, и обет во исцеление кровиночки своей принял – а ему все хуже и хуже, высох, словно щепка какая, на лице одни глаза только и остались. В обители одной подсказали, кто может помочь, так я словно на крыльях в Москву…

Выплеснув наболевшее, купец чуть ссутулился и отвел голову в сторону – чтобы не увидел никто отчаяния в его глазах.

– Больше всего Димитрию Иоанновичу по нраву книги о деле лечебном. Достанешь какую редкую – сам захочет тебя увидеть.

Поджарый купец, не чинясь, согнулся в поясном поклоне. А разогнувшись, признательно улыбнулся и протянул вперед небольшую и очень ладную калиточку.

– Прошу, не побрезгуй.

Немного поколебавшись, подношение Авдотья все же приняла. А на следующий день приняла и увесистую книгу, завернутую в темный аксамит.

– Лавка моя третья с начала в Суровском ряду[123], а подворье на углу Варварки и Рыбного переулка. Меня там всякий знает!

– Жди.

Обнадеженный купец, забросив все свои дела, уже с раннего утра переминался с ноги на ногу рядом с Благовещенским собором, время от времени отмахиваясь от нищих или (под настроение) радуя их медными монетами, – но так и не дождался своей благодетельницы. Не унывая и веря в лучшее, он пришел на то же место и на следующий день и опять терпеливо ждал, с тем чтобы вздрогнуть от громкого вопроса невесть как очутившегося за его спиной дворцового стража:

– Ты ли будешь Тимофейка, Викентьев сын?

– Он самый и есть.

– Ну-ка руки в стороны.

Быстро и с немалой сноровкой огладив гостя торгового по местам, в коих сподручно хранить разное острое железо, постельничий сторож с легкой угрозой предупредил:

– Разговаривай с вежеством, ближе трех шагов не подходи, просьбишками не докучай. И не вздумай руками резко махать или там чего иного вытворять, разом голову потеряешь. Все ли ты понял, купец?

Громкий звон колоколов заглушил тихий ответ.

– Пойдем.

Недолгий путь до Боровицких ворот закончился рядом с небольшим (зато самым старым в Москве) храмом Рождества Иоанна Предтечи, чей придел десять лет назад переосвятили в честь мученика Уара – аккурат на второй день после рождения первенца великого государя Иоанна Васильевича. Полтора десятка дворцовой стражи, расположившейся так, чтобы никто посторонний не смог подойти к лавочке с двумя юными царевичами, несколько любопытствующих, ковыряющихся рядышком вроде как по хозяйственным нуждам, – и его дар, чью весьма потертую обложку ласкало своими лучами полуденное солнце. Младший царевич был ребенком и смотрел на купца с явным любопытством, старший же был не по годам серьезен и неподдельно равнодушен в своем высокомерии, – зато сразу показал, чей он внук и сын, одним лишь взглядом заставив просителя судорожно сдернуть шапку и согнуть спину. Внимательно осмотрев склонившегося перед ним мужчину, наследник престола Московского и всея Руси негромко спросил: