на это указывают слова грамоты: «А коли розмирье князю великому съ Новымгородомъ, а тогды ихъ (жителей сел Юрьевского монастыря. – Р. С.) въ безадщину не ставити, ни обидети ихъ въ то время…»[220] Л. В. Черепнин полагал, что пожалование Калиты Юрьевским монахам было вызвано желанием Ивана Даниловича «укрепить свои позиции в пределах Волока Ламского», князь сознательно, как считал историк, стремился усилить позиции своей администрации на Волоке и тем самым увеличить собственные великокняжеские права в самом Новгороде [Черепнин 1951: 116–117]. Соглашаясь с политической подоплекой данного пожалования, мы все же полагаем, что главной целью Калиты было вовсе не завоевание прочных позиций княжеской администрации на Волоке, обеспечить которое эта грамота, конечно, не могла: перемещение населения, пусть даже привлекаемого льготами, требовало немало времени, да и гарантии, что всех поселившихся на монастырской земле удастся подчинить княжеской администрации, конечно, не было. А вот получить собственных влиятельных сторонников в лице монахов Юрьевского монастыря и его архимандрита эта грамота, безусловно, позволяла.

Архимандрит Новгорода обладал значительной властью, он был зависим от владыки лишь в церковно-канонической сфере, то есть обладал широкой административной автономией от архиепископа. Значительна была роль архимандрита и в городском управлении: ему подчинялось черное духовенство[221]. Иван Калита, конечно, понимал важность налаживания отношений с Юрьевским архимандритом и братией монастыря, на это, видимо, и были направлены его пожалования. Все это вызвало недовольство «крамольников»[222], «простой чади»; иначе говоря, если данная гипотеза верна, низшие социальные слои общества в тот момент были особенно настроены против Москвы и ее сторонников. Вероятно, поэтому Иосиф и потерял власть, его заменил прежний архимандрит Лаврентий, и лишь после смерти последнего, произошедшей через год, Иосиф опять сумел вернуться в Юрьевский монастырь [НПЛ: 100, 347, 349].

Н. А. Казакова и Я. С. Лурье связывали злоключения архимандрита Иосифа с набиравшим силу критичным отношением к церкви широких слоев древнерусского общества. На наш взгляд, это выступление «крамольников» доказывает не столько наличие антиклерикальных настроений, сколько опровергает тезис самих исследователей о том, что «новгородская церковь непосредственно стояла у руля государственного управления» (см.: [Казакова, Лурье 1955: 37, 21]). Как видим, «руль» в руках иерархов держался не так уж и прочно.

Между тем конфликт с Иваном Калитой продолжался и нужно было искать какой-то выход. Архиепископ рассчитывал на поддержку Пскова, так как «младший брат» должен был оценить отсутствие противодействия со стороны Новгорода Александру Михайловичу. Но этого не произошло: псковичи не дали суда владыке. Видимо, они надеялись с помощью «своего» князя совсем освободиться от власти «старшего брата». Псков вообще всегда умело разыгрывал карту церковного суда архиепископа: он принимал его или нет. А суд этот был только по церковным вопросам и для клириков (хотя в его юрисдикцию входили и некоторые области гражданского права), то есть в политическом аспекте его роль была ограничена, хотя и достаточно велика. В обмен на признания суда Псков мог выторговывать себе что-то из политических выгод, и здесь архиепископ – крупнейшая фигура в управлении Новгородом – объективно оказывался на стороне псковичей: ведь он, как никто другой, был заинтересован в церковном суде над Псковом.

Новгород подвергся нападению «немцев» (шведов). Литва не помогала, Наримонт прислал лишь наместников и своего сына, которого также вскоре отозвал. Новгород оказался в изоляции. Со шведами вскоре был заключен мир, но было ясно, что северная метрополия более теряет от разрыва с Калитой, чем приобретает. В этой ситуации архиепископ стремился сохранить свой авторитет, для этого он вел за свой счет работы в Новгороде [НПЛ: 348–349].

Иван Данилович умер, не примирившись с гордым городом. Правда, незадолго до смерти он почти уже достиг мира с Новгородом, но потребовал помимо обычного «выхода» «запрос цесаревъ, чего у мене цесарь запрошалъ», и это вызвало новый виток борьбы [НПЛ: 350–351]. Новгородцы все еще не хотели признать свое поражение и отказывались от сверхлимитных выплат. Сын Калиты Симеон действовал напористо и решительно, подобно своему отцу, и новгородцы пошли-таки на попятный. И вновь в их посольстве к великому князю мы видим Василия Калику. Видимо, и в период напряженности в московско-новгородских отношениях он занимал гибкую позицию, позволившую ему сохранить благожелательное отношение Москвы. Митрополит также присутствовал на переговорах в Торжке, без сомнения, он внес свой вклад в примирение, причем этот вклад совсем не обязательно заключался в угрозе Новгороду интердиктом. Несправедливые отлучения, имевшие в виду лишь чьи-то узкие политические цели, или постоянные угрозы их применения очень быстро понизили бы авторитет и митрополита, и его интердиктов.

Была ли столь гибкая позиция архиепископа Василия предательством интересов города? На этот вопрос следует дать отрицательный ответ. Разрыв с Москвой оставил Новгород один на один со шведами, Псковом, гипотетически ставил под угрозу татарских ратей. Тверской же князь и Литва ничем реально городу не помогли. Процесс консолидации земель вокруг Москвы оставлял одну возможность для «северной республики»: стараться ослабить свою зависимость от нового центра исподволь. Ведь если не со времени гибели Михаила Ярославича [Михайлова 1994: 65], то уж во всяком случае после Федорчуковой рати возвышение Москвы стало необратимым. Повернуть историю вспять было невозможно, как невозможно было остановить все усиливавшуюся централизацию. Это хорошо видно, если можно так выразиться, с высоты веков, но и Василий Калика, видимо, понимал это, находясь в самой гуще событий. Н. С. Борисов справедливо писал о новом подходе Ивана Калиты к отношениям с Новгородом. Такая политика «гибкого компромисса» предопределила активное участие в переговорных процессах митрополита как некой «третьей силы». «Опытный дипломат константинопольской школы, Феогност как нельзя лучше мог исполнить роль посредника» [Борисов 1999: 303–304]. И, конечно, такая роль не могла не нравиться русскому первоиерарху. Это позволяло Василию Калике использовать церковные каналы для достижения своих (то есть новгородских) целей. Примирение с Симеоном было получено на выгодных Новгороду условиях («…доконцаша миръ по старымъ грамотамъ, на всеи воли новгородчкои, и крестъ целоваша…»), что могло быть результатом усилий митрополита. Не случайно на будущий год он посетил город «со многыми людьми; тяжко же бысть владыце и монастыремъ кормомъ и дары» [НПЛ: 353]. Такова была плата за помощь в переговорах. Б. В. Кричевский полагает, что митрополит поддержал великого князя, а затем использовал ослабление Новгорода для поправления своего материального положения [Кричевский 1996: 114]. Такой подход, на наш взгляд, несколько прямолинеен. Дипломатическая помощь адресована была обеим сторонам, новгородцам было важно получить наиболее выгодные условия мира, а содействие этому давало Феогносту возможность и моральное право собрать свой законный «корм». В то же время его гипотетическое противодействие новгородцам в ходе переговоров с Москвой могло их только обозлить и помешать митрополиту