Она уже колебалась.

— Но вы сами виноваты, — сказала она. — Зачем было выбирать именно этот день? Вы же знаете, что в субботу вечером мы почти всегда в Сент-Арну.

— Нет, в последнем письме вы говорили, что никак не можете решиться уехать из Парижа. А я примчался из дордонской глуши специально, чтобы повидаться с вами. Представьте себе мое разочарование, когда ваш швейцар сказал, что вы уехали… Ну, прошу вас… Только на один вечер…

— Но у нас весь дом заперт.

— Приезжайте в гостиницу.

— Нет, Монте, этого я не могу.

Она посмотрела в окно. Эдмон делал вид, что читает, но, несомненно, прислушивался. Жужжали насекомые. Птичка с красной грудкой опустилась на газон и что-то клевала. В деревенской тишине слышался скрип повозки, направляющейся к какой-то ферме. Дениза представила себе осунувшееся лицо Монте, искаженное желанием и тоской.

— Ну хорошо… Алло? Слушаете? Сегодня никак не могу; я жду к себе Лотри и Шмитов. Если я уеду, это будет совершенно необъяснимое невежество. А завтра я уеду отсюда после обеда и проведу с вами вечер. Довольны? Где же мы встретимся? Где? Хорошо. Хорошо, около восьми… Нет, по железной дороге… Да… Разумеется… До завтра.

Она повесила трубку и вышла на террасу, намереваясь объяснить мужу сложившиеся обстоятельства. Но он уже встал с кресла:

— Я, надеюсь, не так понял? — сказал он. — Вы не обещали Монте приехать завтра вечером в Париж?

Она собиралась говорить с мужем ласково и деликатно, но его резкий выпад понудил ее насторожиться.

— Почему? — спросила она сухо.

— Потому, что это совершенно немыслимо… Мы только что приехали сюда, у нас до понедельника гости…

— Вы с ними и останетесь.

— Право же, Дениза, вы безрассудны… Не воображайте, что я позволю вам провести ночь одной в Париже…

— А вы не воображайте, что я стану просить у вас позволения…

— В таком случае я поеду вместе с вами.

— А это уж совсем нелепо и невозможно… Нельзя же оставить здесь гостей одних. Наконец, я еду в Париж, чтобы повидаться с Монте, он расстроен, у него большие неприятности, и он хочет видеть меня, а не вас…

— Да, но вы сами рассудите, Дениза… Неужели вы думаете, что я допущу, чтобы вы поехали к этому человеку?

Она уже вышла из себя:

— Да, думаю. Я не делаю ничего дурного. И для вас, и для меня Монте оказался безупречным другом, вы это отлично знаете. Теперь он в беде; не в моих привычках отказывать друзьям, когда они нуждаются в помощи. Хотите вы этого или не хотите, а я поеду, и поеду одна.

— Где вы будете ночевать?

— В гостинице… Или у нас.

— Там все заперто.

— Привратнице не так уж трудно будет приготовить мне постель.

Тут с ревом прибежал Патрис:

— Мамочка! Микетку стошнило мне прямо на руки!

— Вы обещаете мне ночевать у нас? — спросил Ольман.

Она увидела перед собою детей. Мари-Лора побледнела. Дениза сделала мужу знак, чтобы он замолчал.

— Please stop this… The children are listening…[52]Что ты говоришь, Патрис?

— Микетку стошнило мне на руки!

— А кто виноват? — возразила брату Мари-Лора. — Ты ее кормишь мясом по четыре раза в день, а садовник тебе запретил.

— Неправда! Неправда! Вот я вам скажу, чего она сделала… Она копалась в помойке.

— Довольно, перестань! — сказала Дениза. — Поди попроси мадемуазель, чтобы она вымыла тебе руки одеколоном. И не говори: «Я вам скажу, чего она сделала». Говори: «Я скажу, что она сделала». Понял?

Чтобы положить конец пререканиям, она пошла вместе с детьми наверх; проходя через буфетную, она распорядилась:

— Люси, приготовьте мне чемодан на завтра, часам к трем. Я поеду в Эвре к поезду шесть тридцать девять. Положите только розовый халат, пижаму, смену рукавчиков и воротничок… Платьев не надо, я в понедельник вернусь…

Вдруг она осеклась: в зеркальце, висевшее на стене, она увидела Мари-Лору. Девочка стояла у нее за спиной и слушала, понурив голову.

— Что ты тут делаешь, Мари-Лора?

— Я жду Патриса, мамочка. Он моет руки.

— Жди его внизу. Или поиграй с Оливье.

— Хорошо, мамочка… А вы в самом деле хотите уехать?

— Только на одну ночь, милочка, и не сегодня, а завтра.

— А завтра я именинница.

— Вот поэтому я и поеду только вечером. А на твоем именном обеде я буду.

Мари-Лора насупилась.

— Вечером я тоже буду именинницей, — заметила она.

Потом она крикнула брату:

— Пат, когда вымоешься — возьми велосипед, прокатимся до конца аллеи.

И ушла, не взглянув на мать.

День прошел тягостно. Дети куда-то исчезли и явились только к чаю. Эдмон был бледен, молчалив и открывал рот только для того, чтобы пожаловаться, что его опять «схватило». Последнее время он считал себя больным, упоминал об аневризме, о грудной жабе. Врачи говорили, что сердце у него в порядке, а явления, на которые он жалуется, — нервного происхождения. Шмиты и Лотри приехали вместе в седьмом часу; они сразу же поняли, что попали в напряженную обстановку и что надо вести себя очень осторожно. Вскоре дети пришли, чтобы попрощаться перед сном. Дениза была с ними ласковее обычного, зато они еле поцеловали ее, а «спокойной ночи, мамочка» произнесли чуть слышно.

Начинало смеркаться. В Сент-Арну сумерки напоминали вечера на морском берегу. Гряда огненно-красных облаков окружила холмы. Зажглась первая звездочка. На террасу доносился аромат жимолости. Дениза завела патефон и поставила «Pea-Nut»[53]— модную в тот год песенку, которая ей очень нравилась. Мужчины молча курили. Изабелла, полная любопытства и иронии, старалась разгадать тайну этого напряженного вечера. Бертран сказал:

— Мне хочется пройтись. Составьте мне компанию, Дениза.

— Тогда наденьте пальто или накиньте испанский шарф, — сказал ей Ольман.

Лотри пошел в гостиную, чтобы выключить патефон. Изабелла осталась одна с Ольманом. Они заговорили о воспитании детей. Изабелла сказала, что ее сын Ален не любит читать. Патрис такой же. Это поколение техников. Потом Ольман попробовал — очень нерешительно — подготовить Изабеллу к завтрашней поездке Денизы.

Вечером Шмиты в своей комнате обсуждали положение.

— Это просто невероятно! — говорила Изабелла. — Завтра в пять она уедет, оставив нас с мужем… Вот уж действительно — не церемонится.