Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда встал вопрос о переселении поближе к бизнесу, то вместе с Димой на Иордан перебрался и Чубайс. Правда, свой караванчик — переносной домик — Дима поставил возле точки посадки, а Чубайс — в роще высадки. Так было удобнее вести дела. По долине Хула шныряли галилейские арабы и воровали что под руку попадется. Страховка возвращала стоимость украденного, но не всю и после долгих и тягомотных проволочек. Поэтому, вместо того чтобы нанимать сторожей и платить им зарплату из собственного кармана, Дима решил попросту поселиться возле имущества.
Находиться одновременно в двух местах он не мог, а продуктовый ларек в месте высадки каяков, набитый лакомой снедью, притягивал воришек, точно магнит железные опилки. И когда Чубайс вызвался переехать в караванчик рядом с ларьком, чтобы приглядывать за ним и прочим мелким инвентарем, хранящимся в сараюшке на берегу заливчика, Дима по достоинству оценил сей шаг преданности делу. Зарплата Чубайса сразу подскочила, а доверие со стороны владельца бизнеса выросло до небес.
Но если Диму и Свету смена места жительства обременила лишь дополнительными разъездами, то семья Чубайса — жена Люда и дочка Ляля — оказались пусть и в весьма романтичной эвкалиптовой роще, но все-таки у черта на куличках. Дочку Лялю каждый день приходилось возить в детский садик и обратно. Все стало далеко: магазины, кафе, парикмахерские, в любое место нужно было выезжать специально. Что тут говорить, жизнь на отшибе — не самое приятное событие в судьбе молодой женщины.
Белокурую красотку Люду Чубайс вывез из зауральской глубинки. В городок Шадринск его занесло по какому-то делу. По какому именно, он уже не мог вспомнить, ведь вся его российская жизнь представляла собой одно сплошное дело. Попади оно в руки прокурора, Чубайс непременно бы оказался за решеткой, впрочем, как и любой другой человек, вращающий колеса малого бизнеса на бескрайних просторах Сибири и Дальнего Востока. В европейскую часть Толя даже не совался, там все уже было схвачено крепкой мозолистой рукой братков и лиц кавказской национальности, а вот на бескрайних просторах, как ему представлялось, еще оставались ниши, куда можно было ввинтиться в поисках достойного пропитания. В конечном итоге все ниши и там оказались занятыми, и Чубайс, вспомнив о своей еврейской маме, спасся от долговых обязательств в далеком Израиле. Разумеется, кредиторы искали его и под средиземноморским солнцем, поэтому работа и проживание на пустынном берегу Иордана подходили беглецу как нельзя лучше.
Ах, Шадринск! Тихий зауральский городок, старые липы, деревянные домики, вороны в черных ветвях, птичьи следы крестиком, протянутые по белому покрову в пустых заснеженных парках.
Нет, все-таки это произошло весной или даже летом, ведь Люду он впервые увидел в сарафане, с косой, переброшенной на высокую грудь. Русская красавица, да, настоящая русская красавица, какой ее изображали нестеровы, мельниковы-печерские, левитаны и стасовы — прошу не придираться, имена великих из школьной программы слились в памяти Чубайса в один протяжный лермонтовский вой.
Он просто остолбенел — ведь такую лубочную, придуманную красоту ему до сих пор приходилось видеть только на картинках. Кокошника ей не хватало, да-да, кокошника и лукошка.
Девушка шла по улице прямо на него, чуть покачивая сумочкой. Гладко причесанные волосы цвета червонного золота разделяла белая полоска пробора. Голубые глаза, высокий лоб сметанного цвета, румяные щеки, пухловатые, бесстыдно приоткрытые вишневые губы. Ветерок перебирал на стройной шее мелкие пушистые завитки.
Солнце пробивало насквозь сарафан из тонкого батиста, позволяя различить смутные очертания полной груди, высоко поднятой просвечивающим через ткань черным бюстгальтером, и тонкую талию. Волнующийся край сарафана заканчивался чуть выше колен, показывая атласную гладкость оголенных ног. Толстая сказочная коса вздрагивала от ходьбы в ложбинке между грудей, два золотистых полукруга волос сияли, точно нимб.
Чубайс стоял, аки громом пораженный. Девушка заметила его оторопь и, проходя мимо, чуть раздвинула губы в насмешливой улыбке. Он уставился ей в спину, провел взглядом по продольной ложбинке позвоночника, опустился ниже, на качающиеся бедра, скользнул по обтянутым батистом круглым упругим ягодицам, сглотнул слюну и устремился следом.
— Девушка, — сказал Чубайс, когда та удивленно обернулась, — девушка, выходите за меня замуж.
— Прямо здесь? — спросила она. — Или позволите до дому дойти?
— Прямо здесь, — замотал головой Чубайс. — Здесь и сейчас!
Он остался в Шадринске на все лето и взял измором сердце русской красавицы. Разговор шел только о женитьбе, с этого Чубайс начал и ни о чем другом даже не хотел думать. Люда должна была принадлежать ему полностью и безраздельно, ему и только ему. Так было начертано на небесах, и свое понимание высшей предопределенности он в конце концов сумел внушить и ей.
Несмотря на кажущуюся развязность и опытность, Люда оказалась застенчивой провинциалкой, скромной нецелованной девушкой, мечтающей о суженом на белом лимузине. Лимузина у Чубайса пока не было, но зато он умел красиво говорить, а женское сердце, как известно, покоряет не внешность, не слава и даже не кошелек, а язык.
Прежде чем познакомить претендента с родителями, Люда произнесла несколько фраз, повергших Толю в полное изумление.
— Я хочу, чтобы ты знал с самого начала. Вдруг тебе это покажется неудобным или зазорным. Поэтому говорю сейчас, до первого поцелуя: моя мама — еврейка.
Если бы Люда врезала Чубайсу изо всех сил под ложечку, вряд ли бы ей удалось достичь большего эффекта. Толя открыл рот, часто заморгал и только спустя несколько секунд сумел вымолвить:
— А-а-а, собственно, каким образом?
— Моя бабушка, — пояснила, отодвигаясь, Людмила, перепутавшая изумление с презрением, — дочка раскулаченного литовца. Его семью выслали за Урал в сороковом году.
— Ну и… — промычал не улавливающий связи Чубайс.
— Чо «ну»? Его жена была еврейкой! Они все умерли в сорок третьем, от тифа. А бабушку воспитали в детском доме.
— Но ведь она литовка, а не еврейка!
— Кто-то в детском доме записал ее еврейкой, по матери. Замуж она вышла за русского, и мой папа тоже русский. Но все равно я хочу, чтобы ты знал.
— Да что мне знать! — вскричал Чубайс. — У меня самого такая же история!
— Чо-чо? — точно не расслышав, переспросила Люда.
— Папа русский, а мама еврейка, вот что! Мы с тобой одного поля ягоды. Одной крови, ты и я!
Но счастьем с молодой женой Чубайс наслаждался недолго. Потянула его тугая тоска, сжимающая сердце, потянула на новых красавиц, и, не привыкший себя сдерживать, потакающий своим желаниям, быстро загорающийся, точно бенгальский огонь, спустя полгода супружеской
