Эти экономические пункты договора, на которые профессиональные историографы, оглушенные лязгом оружия, зачастую не обращают должного внимания, имели для гуннов большое значение. Гунны были крайне заинтересованы в участии в больших торжищах-ярмарках. В нижнем течении Истра таких торжищ было, вероятно, не более трех-четырех. Они давали гуннам единственную возможность обменивать римское золото, полученное в виде дани или выкупа за пленных, на римские же товары. Иными словами, претворять военное могущество в роскошь. Последнее весьма симптоматично. Как видно, гунны к тому времени настолько «наглотались» римского золота, что «перенасытились» им, украсив трофейным золотом все, что только было можно – оружие, доспехи и одежду, сбрую, погребальный инвентарь и проч. Золото у них, так сказать, «стало выпадать в осадок». Образовавшиеся т. о. «избыточные» запасы награбленного золота гунны стали «конвертировать» в приобретаемые у римлян товары. Товары, которые гунны не могли или же не желали производить сами, и к которым у них постепенно появился вкус, по мере развития не только военных, но и мирных отношений с римлянами. Причем необходимый нейтралитет этих торжищ, или, выражаясь современным языком, «зон свободной торговли», был извечной проблемой во все времена, с седой древности, до наших дней. Ибо, если римские купцы и торговцы не были застрахованы от ограбления и убийства, они, естественно, не проявляли особой готовности приезжать на ярмарки в «свободных экономических зонах» торговать с северными варварами. С другой стороны, богатые гунны тоже были заинтересованы в возможности свободно передвижения в этих «зонах свободной торговли» и беспрепятственного возвращения в родные земли с купленными на римское золото римскими же товарами.

Договор должен был «соблюдаться и оставаться в силе с тем, чтобы со стороны римлян (Восточной Римской империи – В.А.) ежегодно уплачивалось по семисот литр (фунтов – В.А.) золота царским скифам (а раньше сумма дани равнялась тремстам пятидесяти литрам)» (Приск).

На этих условиях восточные римляне «заключили договор с уннами и поклявшись отеческой клятвой, обе стороны возвратились восвояси. Перебежавшие к римлянам были выданы варварам, в том числе и дети Мама и Атакам из царского рода (см. выше – В.А.), которых получившие (их гунны – В.А.) распяли во фракийском укреплении Карее в наказание за бегство. По заключении мира с римлянами Аттила и Бледа обратились к покорению народов, обитавших в Скифии, и вступили в войну с соросгами» (Приск).

Особенно интересным в данном фрагменте «Готской истории» Приска представляется последнее предложение, на которое обычно почти никто не обращает внимания. Из него явствует, что Аттила и Бледа не продолжили военный поход, начатый Ругилой, а сознательно пошли на заранее подготовленные переговоры. Ибо для них обеспечение за собой престола было важнее очередного молодецкого набега на Восточный Рим. А тот факт, что они, тем не менее, со всей очевидностью, вели эти переговоры с позиции силы и сумели, кроме выдачи перебежчиков и уплаты выкупа за пленных, добиться увеличения размера этого выкупа и удвоить размер дани, свидетельствует об огромном, так сказать, респекте, испытываемом «ромеями» к Аттиле. С точки зрения гуннов, он еще недостаточно прочно сидел в седле, но с точки зрения римлян уже был опаснейшим врагом, вселявшим в них страх, ужас и желание задобрить его, чем только можно. Но был человек, отнюдь не воспринимавший смену власти у гуннов как угрозу своим добрым отношениям с ними – «магистр милитум» Флавий Аэций, фактический правитель и вершитель судеб западной половины Римской «мировой» империи. Одно из двух. Либо Аэций уже хорошо знал к тому времени Аттилу («последний римлянин» мог, как уже упоминалось, познакомиться с перспективным «варварским» царевичем в период своего пребывания заложником в гуннской главной ставке – эта версия представляется наиболее вероятной). Либо магистр быстро сориентировался после гибели своего друга Ругилы-Роаса от грозового разряда (?) и сделал ставку на новую гуннскую «сильную личность», заключив с ней такой же «договор с дьяволом», как в свое время – с Ругилой (что менее вероятно, но тоже вполне возможно). В любом случае, Восточный и Западный Рим не преминули отреагировать на смену власти у гуннов. Но, в то же время, возможно, упустили предоставившийся им уникальный шанс избавить мир от Аттилы (пока тот еще не упрочил свое положение и не стал «Бичом Божьим»). Заменив его своевременно более слабым и управляемым Бледой или одним из двух предназначенных к распятию гуннских царевичей – Мамой или Атакамом (если так звали именно их, а не их отцов). Вместо того, чтобы выдать претендентов на гуннский престол, как агнцев, «фратриархам» на заклание, следовало бы дать им в помощь «ограниченный контингент восточно-римских воинов-интернационалистов». Возможно, в этом случае то или иное племя гуннов отпало бы от Аттилы или не дало бы навязать его себе в цари вместо погибшего от молнии (?) Ругилы. Наверняка, в гуннском стане были и противники Аттилы. Иначе был бы непонятен смысл предпоследнего предложения приведенного нами фрагмента «Готской истории» Приска.

Очевидно, правитель каждой половины Римской «мировой» державы был ослеплен надеждой одолеть, с помощью гуннов, ее другую половину и, присоединив ее к своим владениям, снова восстановить былое единство империи. Вполне понятная и даже достойная уважения скорбь по разделенному надвое, прежде единому Отечеству, в сочетании с жаждой все большей власти и чувством соперничества, принимающим самые острые и яростные формы между равными, явно исказила внешнеполитические представления римлян – как на Западе, так и на Востоке.

Первый ход сделал, разумеется, Аэций, имевший лучшие исходные позиции, безупречные отношения с гуннами и, возможно, как уже упоминалось, лично знакомый с Аттилой и Бледой – так сказать, их «кунак» (а может быть, и побратим). Он всегда давал гуннам – причем многим тысячам гуннов – возможность заработать, «мощью своих луков», сражаясь, в римских интересах, с полчищами кельтов и германцев. И, несомненно, втайне радуясь (как некогда – премудрый Чао Цо, на другом краю Евразии) при виде варваров, истребляющих других варваров. Причем под чутким римским руководством.

Тем самым продлевая, может быть, на год-другой, существование обреченной на гибель империи.

Жертвой, на которую Аэций решил натравить гуннских «кентавров», стали упомянутые выше злополучные бургунды (вариант: бургундионы). В V в. это германское (по мнению большинства историков) племя обитало не в сегодняшней благодатной провинции Бургонь, славящейся, прежде всего, бургундскими винами. Жизнь германцев (да и не их одних) в ту пору была полна опасностей, а не веселья.

Немало всяческих опасностей и бед в своих странствиях по Европе пережили и бургунды. И, наверно, многие из них, помнивших родину, оставшуюся на берегах далекой Висклы-Вистулы, все еще тосковали по оставленной отчизне и мечтали вновь туда вернуться. Оттуда бургунды, по мнению современных историков, стали, под давлением других племен (возможно, балтских или же славянских) переселяться в двух направлениях – на юго-восток и на юго-запад.

То, что прежняя (хотя, возможно, не исконная) родина бургундов, имя которых у нас на слуху, прежде всего, в связи с легендарной «Песнью о Нибелунгах» и с воспоминаниями об исторической борьбе бургундов с гуннами, находилась действительно на берегах Вистулы-Висклы-Вислы, хорошо известно. Около 100 г. п. Р.Х. бургунды, переселившиеся на материк с теперешнего датского острова Борнхольм (Борнгольм), обитали на территории между нынешним польским Поморьем, бвышей германской Померанией, и западной частью современной немецкой федеральной земли Бранденбург. Около 159 г. п. Р.Х. автор геоцентрической картины мирозданья Клавдий Птолемей в своей фундаментальной «Географии» упоминал бургундов как восточных соседей другого германского племени – семнонов, обитающих на землях до Вистулы. 100 лет спустя бургунды по-прежнему населяли указанные Птолемеем земли, распространив свою зону обитания на отдельные области между нынешними Познанским воеводством, Бранденбургом и северо-западной Силезией.