Якоб открывает рот, чтобы выкрикнуть ее имя…

…но ворота с грохотом захлопываются.

Хорошо смазанный запор вдвигается в гнездо.

Десятый месяц одиннадцатого года эпохи Кэнсе

Поздний вечер двадцать второго дня десятого месяца

Сумерки холодны: ожидается снег. Края леса расплывчатые и неопределенные. Черный пес ждет, сидя на выпирающем из земли камне. Он чует сильный запах лисы. Его седовласая хозяйка с трудом поднимается по извилистой тропе.

Сухая ветвь громко трещит под копытом оленя.

Кричит сова, с того кедра или с этой ели… раз, другой, близко, улетела.

Отане несет двадцатую часть коку[60]риса — хватит на месяц.

Молодая племянница настойчиво пыталась увести ее на зиму в деревню.

«Бедной девочке нужна союзница, — думает Отане, — в ее ссорах со свекровью».

— Она опять беременна, ты заметил? — спрашивает она пса.

Племянница обвинила тетю в том, что та заставляет всю семью тревожиться из‑за ее благополучия. «Но я в безопасности, — старушка повторяет свой ответ заросшей корнями тропе. — Я слишком бедна для головорезов и слишком морщиниста для насильников».

Тогда племянница нашла другой аргумент: в деревне пациенты смогут видеться с ней чаще. «Кто захочет зимой подниматься до половины горы Ширануи?»

— Мой дом не на «половине»! Идти меньше мили.

Птичья трель, доносящаяся с рябины, смолкает.

«Бездетная старуха, — признает Отане, — должна радоваться, что есть родственники, которые могут приютить ее…»

Но она так же хорошо знает, что покинуть жилище гораздо легче, чем вернуться в него.

— Придет весна, — бормочет она, — и мне скажут: «Тетушка Отане не вернется в ту лачугу».

Еще выше угрожающе рычит пара енотов.

Травница из Курозане бредет по горной тропе, ее заплечный мешок с каждым шагом прибавляет в весе.

Отане доходит до террасы, где посреди сада стоит ее домик. Луковицы свисают из‑под широких карнизов. Под ними лежат дрова для печи. Старушка кладет рис на поднятое над землей крыльцо. Все тело болит. Она проверяет коз в стойлах и насыпает им соломы. Напоследок заглядывает к курам: «Интересно, сегодня кто‑нибудь принес яичко для тетушки?»

В густом сумраке она находит одно, еще теплое.

— Благодарю вас, дамы.

На ночь она закрывает дверь дома на задвижку, становится на колени перед очагом с трутницей в руках, разводит огонь, ставит на него котелок. Сегодня готовится суп из корня лопуха и ямса. Когда суп закипает, она опускает в котелок яйцо.

Лекарственный шкаф зовет ее в другую комнату в глубине дома.

Пациенты и гости удивляются такому прекрасно сработанному шкафу, высотой почти до потолка. Во времена ее прапрадедушки шесть или восемь крепких мужчин притащили шкаф из деревни, хотя ребенком ей легче верилось в то, что он просто вырос здесь, как древнее дерево. Один за другим она выдвигает навощенные ящики и вдыхает идущие из них запахи. Вот петрушка токи, хороша против колик у младенцев. А тут — едкая кора иомоги, истолченная в порошок для прижиганий. В последнем ящике этого ряда — ягоды докудами, или «рыбья мята». Шкаф — ее источник существования и склад знаний. Она вдыхает мыльный запах листьев шелковицы и слышит, как отец говорит ей: «Хороши от глазных болезней… а вместе с забродившим козьим молоком — против язвы, глистов и нарывов…» Затем Отане прикасается к горьким ягодам пустырника.

Вспоминает о госпоже Аибагаве и возвращается к очагу.

Она скармливает худосочному огню толстое полено.

— Два дня пути от Нагасаки, — говорит она, — чтобы «испросить аудиенцию у Отане из Курозане». Так сказала госпожа Аибагава. В один прекрасный день я зарывала навоз в тыквенную грядку…

Языки пламени отражаются в ясных глазах собаки.

— …когда у моего забора появились староста деревни и священник.

Старушка жует волокнистый корень лопуха, вспоминая обожженное лицо.

— Неужто прошло три года? Кажется, лишь три месяца.

Пес перекатывается на спину, укладываясь головой на ступни хозяйки, как на подушку.

«Он хорошо знает эту историю, — думает Отане, — но простит, если я расскажу ее еще раз».

— Я думала, что она пришла за лечением, увидев ее обожженное лицо, но затем староста представил ее как «дочь известного всем доктора Аибагавы» и «акушерку, практикующую голландский метод», — словно он знал, что значат эти слова! Но затем она спросила меня, не могла бы я помочь ей советами по лечению травами при родах и — ой, я подумала, что мои уши обманывают меня.

Отане закатывает сваренное яйцо на деревянную тарелку.

— Когда она сказала мне, что для всех аптекарей и ученых в Нагасаки «Отане из Курозане» — это гарантия качества, я пришла в ужас от того, что мое скромное имя известно таким образованным людям…

Старая женщина собирает кусочки скорлупы ногтями, выкрашенными ягодами, и вспоминает, как вежливо госпожа Аибагава отпустила старосту и священника и как тщательно записывала все высказывания Отане. «Она писала так же хорошо, как любой мужчина. Интересовалась якумосо. «Размазать по разорванной промежности, — так я ей сказала, — и не будет воспаления, и кожа зарастет. Также заживляет соски, трескающиеся при кормлении грудью…» — Отане кусает сваренное яйцо, согретая воспоминаниями о том, как по-домашнему вела себя у нее дочь самурая, пока двое ее слуг ремонтировали козий загон и стену. — Ты же помнишь, как старший сын старосты принес обед, — рассказывает она псу. — Очищенный белый рис, перепелиные яйца, морской окунь, запеченный в листьях платана… А мы с тобой подумали, что попали во дворец принцессы Луны! — Отане приподнимает крышку чайника и бросает внутрь пригоршню мелко нарезанного чая. — Я говорила так много в тот день, сколько не говорила за весь год. Госпожа Аибагава хотела заплатить мне «деньги за обучение», но как я могла взять с нее хоть один сен? Тогда она купила у меня весь пустырник, но заплатила в три раза больше обычной цены».

Темнота перед ней шевелится и быстро превращается в кота.

— Где ты прятался? Мы говорили о первой встрече с госпожой Аибагавой. Она прислала нам высушенного морского окуня на Новый год. Ее слуга доставил его нам из самого города. — Закопченный чайник начинает пыхтеть, а Отане думает о второй встрече, во время шестого месяца следующего года, когда цвел белокопытник. — Она была влюблена в то лето. О-о, я не спрашивала, но она сама не удержалась и проговорилась о молодом переводчике с голландского языка из хорошей семьи по фамилии Огава. Ее голос дрогнул… — Кот поднимает на нее глаза, — …когда она произносила его имя. — Снаружи в ночи скрипят деревья. Отане наливает себе чаю прежде, чем закипит вода и листья станут горькими. — Я молилась тогда, чтобы они поженились и Огава-сама позволял бы ей приезжать в феод Киога, чтобы порадовать мое сердце, и ее второй приезд не стал бы последним. — Она отпивает чай, вспоминая день, когда новости добрались до Курозане по цепочке родственников и слуг: старший Огава отверг просьбу сына разрешить ему жениться на дочери доктора Аибагавы. Затем, на Новый год, Отане узнала, что переводчик Огава сделал предложение другой невесте. — Несмотря на такой поворот событий… — Отане шурует длинной палкой в очаге, — …госпожа Аибагава не забыла обо мне. Прислала шаль, связанную из самой теплой иноземной шерсти, подарок на Новый год.