Подхожу к моему другу тезке Юрке Шухатовичу – двухметровая махина, на месте столба играет. Если хороший пас ему вывесить, забивает мяч в первую линию, как гвоздь. Спрашиваю:

– Ты где пол ночи пропадал?

– У Светки был. Тебе, кстати, Тома привет передавала. Ну, погуляли, потом взяли вина и к ней… Всё бы ничего, но в таком виде в училище не пустят – полез через забор. Юра, только ты никому.

Я смотрел на него с нескрываемой завистью. Вроде друзья, похожи, я, правда, поменьше ростом, но тоже ведь парень хоть куда. Но он уже какой раз у своей подруги остается, хотя, когда выбирали, моя куда бойчее казалась. Шухатович сказал, что его любая устроит, вот я и выбрал Тому. Сколько встречаемся, а дальше поцелуев ничего.

– О чем никому, про Светку что ли?

Он махнул рукой.

– Говорю тебе, когда возвращался, полез через забор, где склады какие-то. А там собака. А я еще зацепился за что-то и упал, и тут она прямо перед моим лицом и укусить норовит. Времени на раздумья не было, да и трезвым меня тоже не назовешь, вот я сам ее и укусил. Она как-то сразу заскулила, я даже не поверил, как это я так умудрился, но время-то поджимало, и я давай дальше…

Я перебил его:

– Так что тут секретного-то? Смех один.

– Тебе смех, а меня могут из училища выгнать. Собака-то померла. Утром сторож докладную написал, что какой-то курсант перелез через ворота и укусил его собаку, да прямо до крови. Теперь будут разбираться, а мне эта зараза, оказывается, брюки порвала.

Шух всегда поражает своими приключениями. Другого уже давно поймали бы да выгнали, а его все беды стороной обходят, и все само дается. При этом его олимпийскому спокойствию можно только позавидовать.

– Кто тебя найдет? Отпечатки пальцев если только начнут снимать. Хотя, наверное, по отпечаткам зубов сразу бы вычислили.

Мы оба рассмеялись. Тренировка подошла к концу, теперь душ, потом встреча с Томой – договорились пойти вместе позагорать. Форма красиво облегает тело, вся подогнана, ботинки блестят, фуражка, как белоснежный корабль, немного набекрень.

Еду на трамвае, все читают, покачиваются, держась за ременные ручки, но это никому не мешает, они все в своих историях. Я так не могу, кругом так много всего, что впериться куда-то (у Гоголя, по-моему, такое высказывание встретил) не по мне. Лучше лишней раз вызвать улыбку и самому улыбнуться. Кругом солнечно, столько красивых девушек, и город очень красивый. Уже привык к нему, а приехал забитый. Уверен был, что поступлю – отец иногда со мной занимался, он хорошо в математике разбирается, а мама в литературе. Но мамино театральное увлечение всегда казалось мне женской забавой. Хотя мы с братом и стихи читали, и пели. Помню, объявляют: «Сейчас нам споют братья Радзиевские!» – и аплодисменты. Выступали для раненых с фронта. Выходим оба, тощие, одна штанина длиннее другой, улыбнемся друг другу и давай им «Мурку». Сразу хлопают – лихая парочка, мы много хулиганских песен знали. А вечером на завод. Мне пятнадцать было, быстро выучился на станке заготовки для снарядов делать, как никак родителям помощь, паёк давали. А утром в школу. И ничего, все успевал. Не высыпался, конечно, но так было надо.

Когда уезжал поступать, отец сказал:

– Юра, мне стыдиться нечего. Жизнь, конечно, сложилась не так, как хотелось, но я не жалуюсь. Однако при поступлении будет лучше, если ты напишешь, что родителей нет, сирота. Послушай отца, может, времена и изменились, но люди-то остались.

И правда, мы долго скитались по северу, в родовое село возвращаться побоялись. Переехали в Беларусь, маленький городок, где никто ничего не знал, и начали все с начала.

Объявили остановку:

– Петропавловская крепость.

Мы с Тамарой договорились встретиться у Петровских ворот над которыми огромное резное деревянное панно. Автора не помню, но посвящено победе России в Северной войне. А вот и она, в длинном платье, но таком легком, что кажется, ветер подует, и на ней ничего не останется.

– Хорошо, что ты меня пригласил, такая чудная погода. Я взяла плед, чтобы удобнее расположиться. Выберем место, где людей поменьше и вода поближе.

Глаза вспыхивают улыбкой, становятся огромными и светятся. А я почему-то становлюсь маленьким, не то чтобы ребенком, но как-то ниже ростом. И вроде уверенность в себе не пропадает, а делаюсь, как завороженный, покорный. Кажется, что она захочет, то со мной и сделает, а чего хочу я, тоже должно случиться, потому что она мне ответит тем же, а если не ответит… нет, не хочу об этом думать, ответит, обязательно ответит.

Мы долго искали место, где поменьше народу. Тома стала снимать платье, под ним у неё был уже надет купальник. А я не подумал заранее переодеться и взял плавки с собой. Она почувствовала моё замешательство.

– Если хочешь, возьми моё полотенце, чтобы переодеться.

Полотенце я взял, но проблема конечно не в том, как переодеться, а в том, что я первый раз увидел её обнаженные бедра и живот. Немного, но мне хватило, и я не знал куда деться, чтобы скрыть явные признаки своего возбуждения. В конце концов отдал полотенце, мол, неудобно, лучше в туалете переоденусь. Когда вернулся, она лежала на спине и щурила глаза от солнца. Я предусмотрительно лег на живот и решил, что ни за что не перевернусь. Она перекатилась вполоборота ко мне и подперла голову ладонью. Взгляд ее затуманился, у меня тоже в глазах поплыло, и уже было неудобно открыто пялиться на её грудь.

– Когда ты подходил, я заметила у тебя на груди двуглавого орла, прямо как над воротами, где мы встретились. Откуда он у тебя?

Постукивая пальчиками по собственной груди, она не сводила с меня глаз.

– Хотел доказать себе, что взрослый, без этого не уважали, считали, что пацаньё.

– Больно, наверное. И кто это делал, художник?

Она придвинулась, чтобы удобнее было разглядывать, и провела кончиком пальца по одной из орлиных голов. Меня снова окатило горячей волной.

– Терпеть можно, но губы до крови искусал. Художник, наверное. Он всем делал. Курил без остановки.

С трудом взяв себя в руки, я тоже повернулся набок, уступая её желанию рассмотреть орла.

– Да у тебя всё тело в отметинах, через весь живот шрам.

И что тут сказать? Поступая в училище, подготовил легенду, мол, проверял себя на выносливость, готовился стать военным моряком. И татуировку поэтому сделал, и шрам на животе. Сочли, что странно, но время тяжелое, война, всякое бывало. Однако перед Томой мне странным выглядеть не хотелось, и я решил рассказать правду.

– У нас была своя компания ребят лет пятнадцати, плюс мой брат и еще несколько мальчишек помладше. Мы крепко дружили и всегда стояли друг за друга горой. У нас водилась такая забава – на вагонетке кататься. Заброшенная ветка, а на ней вагонетка осталась, не совсем исправная, но разогнаться можно. Однажды, мы сильно разогнались на ней, и один из младших пацанов решил спрыгнуть на песчаный откос. Мы так иногда делали – катишься, а потом на ноги не встать, словно пьяный делаешься. Но тут он запнулся, и его под колеса потащило. Я в него вцепился, чтобы он на рельсы не попал, ребята принялись тормозить, да это же не сразу получается. У меня силы кончились, но я его не отпустил, а сам сорвался и угодил под колеса. Хорошо, скорость уже сбросили, вагонетка на мне и остановилась. Дальше все помню, как в замедленной съемке – как меня перебинтовывали, срывая с себя одежду, как тащили по очереди, как в машину грузили, как врачи бегали, потом уснул. Говорили, чудом выжил, на волосок был от смерти, но она меня пожалела, не пришла.