Иногда, глядя новости по телевизору или читая газеты, я ловила себя на том, что наблюдаю за людьми, посвятившими себя политике, – Клинтонами, Горами, Бушами, Кеннеди на старых фото – и задаюсь вопросом, что происходило в их личной жизни. Все ли чувствовали себя нормально? Счастливо? Настоящие ли улыбки красовались на их фотографиях?

Дома наше недовольство друг другом возрастало все быстрее и быстрее. Мы с Бараком очень любили друг друга, но в центре наших отношений внезапно возник гордиев узел, который мы не могли ослабить. Мне было тридцать восемь лет, и я видела, как распадались другие браки, это заставляло меня изо всех сил бороться за свой собственный. У меня были близкие друзья, пережившие разрушительные расставания, вызванные небольшими проблемами, оставленными без внимания, или недостатком общения, которое в конечном итоге привело к непоправимым разрывам. Пару лет назад мой брат Крейг временно переехал в квартиру на верхнем этаже маминого дома, где мы выросли, потому что его брак медленно и болезненно развалился.

Барак сначала отказывался идти на семейную терапию. Он привык погружаться в сложные проблемы и решать их самостоятельно. Откровенничать с незнакомцем казалось ему неловким, если не сказать театральным. Разве нельзя просто сбегать в «Бордерс» и купить пару книг об отношениях? Разве мы не можем обсудить все сами? Но мне хотелось по-настоящему говорить, по-настоящему слушать, а не шептаться поздно ночью или занимать часы, которые мы могли проводить вместе с девочками. Несколько моих знакомых, которые обращались к семейному терапевту и были достаточно открыты, чтобы говорить об этом, сказали, что это пошло им на пользу. Поэтому я записалась на прием к психологу в центре города, которого порекомендовал мой друг, и мы с Бараком несколько раз сходили к нему на прием.

Наш консультант – назовем его доктор Вудчерч – был тихим белым мужчиной с дипломами хороших университетов. Он всегда носил брюки цвета хаки. Я предполагала, что терапевт послушает нас с Бараком, а затем мгновенно подтвердит все мои претензии. Ведь каждая из моих жалоб была, как мне казалось, абсолютно обоснованной. И думаю, Барак, возможно, надеялся, что поводы для его обид тоже найдут понимание.

Но вот что оказалось для меня большим откровением о терапии: никто ничего не подтверждал. Не принимались ничьи стороны. Когда дело доходило до наших разногласий, доктор Вудчерч никогда ничего не решал за нас. Вместо этого он оставался чутким и терпеливым слушателем, уговаривал каждого из нас пройти через лабиринт наших чувств, отделяя оружие от ран.

Он предостерегал нас, когда мы начинали говорить в юридических терминах, и задавал осторожные вопросы, чтобы заставить нас хорошенько подумать, почему каждый чувствует себя именно так, а не иначе. Медленно, за долгие часы разговоров, наш узел начал ослабевать. Каждый раз, когда мы с Бараком покидали офис психолога, мы чуть лучше чувствовали нашу связь.

Я начала понимать, что есть способы стать счастливее, не обязательно связанные с уходом Барака из политики ради работы в каком-нибудь фонде с девяти до шести. (Наши консультации показали мне, что надеяться на это – пустая трата времени.) Я также поняла, что сама растравливаю самые негативные части себя. Захваченная идеей, насколько муж ко мне несправедлив, я усердно, как юрист, обученный в Гарварде, собирала доказательства в пользу своей гипотезы.

Теперь я решила опробовать новую гипотезу: скорее всего, я отвечала за свое счастье больше, чем позволяла себе. Например, я была слишком занята обидами на Барака, пытавшегося вписать в свой график тренировки в спортзале, чтобы начать самой регулярно тренироваться. И я тратила столько энергии, размышляя о том, вернется ли муж домой к ужину, что сами ужины, с ним или без него, не доставляли мне больше никакого удовольствия.

Это была моя точка опоры, мой момент самодисциплины. Я вонзила топор в лед, словно альпинист, соскальзывающий с вершины. Это не значит, что Барак ничего не поменял – консультирование помогло ему увидеть недостатки в нашем общении, и он работал над тем, чтобы их исправить, – но я изменила кое-что в себе, что помогло мне, а затем и всем нам. Во-первых, я решила вести здоровый образ жизни. Мы с Бараком ходили в один и тот же спортзал, которым руководил веселый и энергичный тренер Корнелл Макклеллан. Я работала с Корнеллом пару лет, но рождение детей изменило мой обычный распорядок. Решение пришло в виде моей самоотверженной мамы, которая все еще трудилась на полную ставку, но теперь еще и стала приходить к нам домой в 4:45 утра несколько раз в неделю, чтобы я могла выбежать к Корнеллу и присоединиться к подруге на тренировке в 5 утра, а затем вернуться домой к 6:30, разбудить девочек и помочь им собраться. Этот новый режим изменил все: спокойствие и уверенность, две важнейшие ценности, которые я так боялась потерять, наконец вернулись ко мне.

Что касается проблемы «домой-на-ужин», я установила новые границы, лучше работавшие для меня и девочек. Мы составили расписание и придерживались его. Ужин каждый вечер теперь был ровно в 6:30. Затем ванна в 7:00, книги, объятия и в кровать ровно в 8:00. Железный режим, поэтому теперь вся ответственность – успевать или нет – лежала на Бараке. Для меня это имело гораздо больше смысла, чем откладывать ужин или заставлять девочек ждать, борясь со сном. Я хотела, чтобы они выросли сильными и собранными, не привыкшими к любой форме старомодного патриархата. Меньше всего я желала, чтобы они думали, будто жизнь начинается, только когда мужчина приходит домой. Мы перестали ждать папу. Теперь его задачей было догонять нас.

15

На Клайборн-авеню в Чикаго, к северу от центра города, расположен своеобразный рай для работающих родителей, то есть для меня: стандартный, в высшей степени американский торговый центр «все в одном месте». Там был детский Gap, Best Buy, Gymboree и CVS, а также несколько других сетевых магазинов, больших и маленьких, где можно купить что угодно: вантуз, спелый авокадо или детскую купальную шапочку. По соседству был также Container Store и, что еще лучше, ресторан Chipotle. По-настоящему мое место. Я могла припарковать там машину, проскочить два или три магазина, взять буррито и вернуться на работу за шестьдесят минут. За этот обеденный спринт я успевала найти замену потерянным носкам, выбрать подарок очередной пятилетке, пригласившей кого-то из моих детей на день рождения, и пополнить запас чулок, коробок сока и баночек яблочного пюре.

Саше и Малии было три и шесть лет соответственно, и обе они были бойкими, умными и быстро росли. От их энергии у меня перехватывало дыхание – что только добавляло очарования торговому центру. Бывали моменты, когда я сидела в припаркованной машине и ела фастфуд наедине с включенным радио, переполненная облегчением и вдохновленная собственной эффективностью. Правда жизни с маленькими детьми: иногда за достижение сойдет уже то, что ты ужинаешь, купила яблочное пюре и все живы.

Посмотрите, какая я молодец, хотелось мне сказать в эти моменты своей призрачной аудитории. Все видят, как я прекрасно справляюсь?

Такой я была в свои сорок: немного Джун Кливер, немного Мэри Тайлер Мур. В лучшие дни я благодарила себя за все, что смогла сделать. Мое жизненное равновесие могло показаться элегантным только издалека, но оно по крайней мере было. Работа в больнице оказалась хорошей, сложной, приносящей удовлетворение и соответствующей моим убеждениям. Меня удивляло, что такое большое и уважаемое учреждение, как университетский медицинский центр с девяноста пятью сотнями сотрудников, работало в основном под управлением ученых, которые проводили медицинские исследования, писали статьи и считали район, окружающий университет, настолько ужасным, что никогда даже не пересекали ни одной улицы за пределами кампуса. Меня стимулировал их страх. Заставлял по утрам вставать с постели.