Мне и самой было нерадостно от такого поворота. Наташка еще не успела договорить о последствиях разорения дачного семейного гнезда, а я уже пятилась к выходу. Но Мишурик, пару раз всхлипнув, захлебнулся собственным хохотом, громко икнул, закашлялся, морщась от боли в ребрах, и поманил меня рукой, приглашая вернуться на место прежней стоянки у двухкомфорочной газовой плиты. Я не очень-то послушалась. Мне и на полпути, у дивана, было хорошо.

– Значит, билет у вас?

Надо же, какой сиплый голосок стал у Мишурика. Да и язык плохо сотрудничает с хозяином.

– Сейчас как начнет снова радоваться! – мрачно предсказала Наташка, и Марина усилила психотерапевтическое воздействие на больного и на всякий случай сделала больному еще одну инъекцию.

– У нас. – Я произнесла это быстро и сделала шаг назад. – Но мне бы не хотелось, чтобы все участники нынешней гонки знали об этом. Боюсь, не поздоровится за обман. Пусть уж лучше все они носятся за тобой, считая, что ты их надул и фактически присвоил то, что тебе не принадлежит. Единственный человек, который еще знает правду – Майка. Если она объявится, сразу передам билет ей. Но она пропала.

Мишурик нахмурился и задумался. Смеяться ему уже не хотелось. Возможно, от действия лекарства.

– Как это пропала? А если я вас попрошу…

– Съездить на Павелецкий вокзал? – невольно вырвалось у меня. Следовало прикусить язык чуть раньше. Выражение лица Мишурика не изменилось. Более того, окаменело. Он в упор буравил меня глазами, силясь понять, кто перед ним в конце концов – друг или враг?

Ох, и обругала же я себя! Кому-то надо было это сделать? Ну что мне стоило, наивно хлопая глазами, молча дождаться поручения! Решив, будь, что будет, с виноватым видом я залопотала, спотыкаясь об отдельные слова и фразы:

– Мишуренька, я понятия не имею, какую подложенную тебе «свинью» ты должен был получить в ячейке камеры хранения Павелецкого вокзала. Да!.. Нет! Точно, конечно, не знаю, но любому дураку понятно, что если все спрашивают про билет… Жаль, дураков среди нас нет, а то бы подтвердили. Да! А ты от всех прячешься. Мама дорогая! Тебя же хотели убить! Наталья, есть холодная вода? Мишурик, получив из ячейки «свинство», ты должен был сразу же сесть в поезд. Наталья! Ты с ума сошла! Зачем тычешь мне в нос чашкой? Так, мне срочно надо домой! У меня семья, дети.

Я нервно пригладила волосы и села на диван.

– Уж лучше бы она ржала, как Мишурик, – прошептала Наташка, зачем-то передавая чашку с водой Мариночке. – Хочу предупредить, что Ирина не ясновидящая. Просто ее словами глаголет интуиция. А ясновидящая на самом деле – я.

Глаза Марины вылезли из орбит. Мои собственные не отстали. Сама того не замечая, девушка поливала из чашки голову Мишурика. Живительная влага тоненькими ручейками стекала ему за шиворот. Вжав голову в плечи и сквасив физиономию до состояния печеного яблока, он стойко ждал окончания процедуры полива.

– А говорила, здесь нет дураков!

Размером Наташкины глаза лишь слегка уступали нашим. Она и опомнилась первая. А опомнившись, тут же отняла пустую чашку у Маринки.

– Банда сумасшедших! Держи полотенце. – Что-то голубое украсило голову девушки. – Нет, отдай назад. Не видишь, это футболка моего мужа! Кстати, она чистая, можешь этот «фикус» в нее переодеть. Главное, сидит и молчит. Ждет, когда на выбритых местах верблюжьи колючки вырастут? Вот настоящее полотенце! А я пол подотру. Ир, ты все сказала? – Наташка вихрем носилась по дому. – Можно ставить точку? Честно говоря, я не поняла, зачем прятать свинью в камере хранения? Она же ухрюкает всю ячейку.

– Пожалуйста, – донесся из-под полотенца глухой голос Мишурика, – билет – никому. В его номере – кодовый ключ. И ни в коем случае не суйтесь на вокзал. Пока не поздно, спрячьте, – выдавил он с большим трудом и умолк, свесив голову на грудь.

Испугаться я не успела.

– Снотворное подействовало, – тихо пояснила Марина, – даже не переоделся.

– Ничего, так подсохнет. После водных процедур особенно крепко спится, – заметила Наташка. – Даже меня в сон клонит. Закутай его пледом и, если можешь, чувствуй себя, как на своей даче.

Через сорок минут мы были дома. Кажется, дочь на меня обиделась. Она о чем-то упорно спрашивала, а я отвечала невпопад. Еле добралась до кровати. Уже сквозь сон слышала голос Аленки, сообщавшей кому-то по телефону, что она круглая сирота при живых родителях, бабушке, придурке-братике и своре кошек. Все, проявляя редкий эгоизм, разбежались в разные стороны.

Ночь промелькнула так быстро, что я не поверила будильнику. Но мобильный телефон ласковым голосом настырно и мелодично уговаривал: «Солнышко мое, вставай». Наперекор здравому смыслу я позволила себе сомневаться в том, что это воззвание обращено именно ко мне. На протяжении целых десяти минут. Обычно просыпаюсь задолго до призыва будильника и отключаю, чтобы не нервировал.

За окном разлилась неуютная плотная серость. Доброго утра не получалось. Всего за одну ночь похолодало, сеял противный мелкий дождик, посланник неотвратимости осени. Стало понятно, что все хорошее и в самом деле когда-нибудь кончается. В такую погоду просто невозможно встать с нормальным настроением. Еще навалилось и чувство вины перед «сиротой»-дочерью, прилепившей к холодильнику записку: «Мы катастрофически теряем Славку. Не вздумай искать, спугнешь! Он ночует у Зайчика. Даст бог, сбагрим в хорошие руки. Звонил па-пик, обозвал тебя, не скажу как. Утром меня не буди, ничего вразумительного не услышишь, целую, я».

Наташкин голос по телефону полностью соответствовал погоде – тусклый, безжизненный, перемежаемый зевотой. Подруге еще предстояло выгулять собаку. И это при такой погоде, когда хороший хозяин… Ну да лучше лужи на улице, нежели в квартире.

– Ир, – длинный и выразительный зевок смазал продолжение речи подруги: – я ее оожжеааню. С работы.

– Аа-шо, – зевнула я в ответ.

А как аукнется, так и откликнется. Попозже так попозже. Димке решила не звонить, обиделась. Кем-то он меня вчера обзывал… Не помню. Надо уточнить у Аленки. Странно, что нет звонка от преступников. А ведь должны обеспокоиться. Мобильник выключен, но им известен номер домашнего.

Движения были вялыми и замедленными. После кофе слегка полегчало, но общее состояние все равно сигнализировало о тупости. Давно пора было выскакивать из подъезда и нестись навстречу трудовым свершениям. Прикинула, что до пенсии еще далековато и окончательно сникла. В ближайшие годы выспаться не придется. А ведь какое замечательное состояние души и тела, когда знаешь, что ни сегодня, ни в последующие дни не надо через силу сползать с постели.

Но тут я вспомнила соседку Анну Григорьевну, с которой частенько сталкивалась по утрам у подъезда. К моменту моего не всегда торжественного выхода на работу женщина уже возвращалась из детской молочной кухни с ежедневной порцией питания для внучки. У заслуженной пенсионерки не было, как она говорила, «ни выходных, ни проходных», она на полном серьезе уверяла, что испытывает жуткую ностальгию по рабочим будням и была бы счастлива устроиться куда-нибудь на работу, чтобы хоть немного отдохнуть от непосильного домашнего труда. Пожалуй, не стоит торопиться на пенсию.