Решение президента Буша в 2002 году выйти из договора по ПРО 1972 года (тем самым у Соединенных Штатов появлялась возможность разворачивать любые системы ПРО по своему желанию) и последующее размещение перехватчиков и радарных станций на Аляске и в Калифорнии, наши усилия по привлечению Грузии и Украины в НАТО, наша поддержка независимости Косово (против чего русские категорически возражали) в сочетании с противостоянием России действиям США в Ираке и других «горячих точках» немало способствовали охлаждению российско-американских отношений, чем и объяснялась тональность выступления Путина в февраля 2007 года в Мюнхене. Личные отношения между Бушем и Путиным тем не менее оставались вполне уважительными.

Я усугубил сложную ситуацию с Россией, подписав – на следующий день после приведения к присяге в качестве министра обороны в декабре 2006 года – рекомендацию президенту разместить в Польше десять американских ракет-перехватчиков дальнего действия, а радиолокационную станцию для них развернуть в Чешской Республике. Мы предполагали начать строительство во второй половине 2008 года. Эта система должна была перехватывать иранские ракеты, если те будут запущены в сторону США или наших европейских союзников. При этом я понимал, что переговоры обещают быть трудными: Польша настаивала на значительно более активной военной помощи, а позиция правительства Чехии постоянно менялась. Русские же восприняли эти планы как угрозу своим стратегическим силам и как очередную попытку «окружить» их страну. Несколько недель спустя президент одобрил мою рекомендацию.

* * *

Итак, я принял приглашение посетить Россию. Мой самолет приземлился в аэропорту Шереметьево апрельским утром, в понедельник. Первая моя встреча была с новым российским министром обороны Анатолием Сердюковым, человеком, который пришел в правительство из мебельного бизнеса, ранее руководил налоговой службой России и имел обширные личные связи и политические контакты. Встреча проходила в министерстве обороны России в Москве: это внушительных размеров здание без каких-либо иных отличительных особенностей, характерное для советской архитектуры. Конференц-зал тоже оказался весьма простеньким. Сердюков плохо разбирался в вопросах обороны, но ему поручили реформировать Российскую армию – задача сложная, даже опасная. На нашей встрече его неизменно сопровождал (и постоянно ему подсказывал) начальник российского Генерального штаба генерал Юрий Балуевский. Наша беседа, как и другие переговоры в Москве, практически полностью была посвящена противоракетной обороне.

Явно следуя сценарию, Сердюков сразу сказал, что американские планы угрожают стратегической обороне России и чреваты негативными последствиями для мира во всем мире. Я ответил, что наша система призвана защитить от ракетного нападения со стороны Ирана и Северной Кореи, но он возразил, что ни одна из данных стран не обладает ракетами, способными достичь Европы или США, и скорее всего не поставит такие ракеты на вооружение в обозримом будущем. Россия, по его словам, сильно обеспокоена тем, что наша система сможет перехватывать российские баллистические ракеты. Я сказал, что необходимо учитывать интересы обеих сторон, что нам открываются беспрецедентные возможности для сотрудничества и что мы должны думать на десять и даже на двадцать лет вперед. Мой заместитель по политике, Эрик Эдельман, вновь заверил русских, что радар в Чехии не помеха: он будет находиться слишком близко к российским границам, поэтому не сумеет «вести» ракеты, запущенные из России, – плюс сама система ПРО не в состоянии перехватывать российские МБР, а отработанные ступени ракет будут сгорать в атмосфере. Российские военные эксперты, казалось, слушали все более охотно и, очевидно, заинтересовались. Мы перечислили множество пунктов, по которым возможно военное сотрудничество, в том числе совместные исследования и разработки, общий доступ к данным радарного слежения, совместное тестирование элементов системы ПРО, возможное использование старой советской РЛС в Азербайджане. Я пригласил россиян посетить наши центры ПРО на Аляске и в Калифорнии и предложил, с согласия польского и чешского правительств, регулярные инспекции установок ПРО в этих странах. Мои предложения выходили далеко за рамки всего, что предлагалось России ранее. Я понимал, что на самом деле русские беспокоятся не по поводу системы, которую мы обсуждали, а по поводу того, что в какой-то момент в будущем мы дополним ее возможностями, которые поставят под угрозу военную доктрину России. Сердюков и Балуевский не отступили ни на шаг, но согласились продолжить консультации технических экспертов с обеих сторон.

Затем я отправился в Кремль на встречу с Владимиром Путиным. В последний раз я въезжал в Кремль в 1992 году в качестве директора ЦРУ, и меня провезли в ворота в лимузине американского посла, с американским флажком на капоте; тогда возникло чувство, будто я совершаю круг почета. К 2007 году и мир, и я сам сильно изменились. Мы с Путиным уселись за стол в его богато украшенном и весьма просторном кабинете, где повсюду золото и великолепные канделябры – наследие царских времен, любезно сохраненное коммунистами. Как я докладывал президенту Бушу, встреча с Путиным прошла в сердечной обстановке, сильно отличавшейся от атмосферы в Мюнхене. Путин одобрил идею консультаций экспертов в области противоракетной обороны и пригласил меня приехать в Россию снова. А также перечислил длинный список российских бед, в причастности к которым он обвинил Запад. Обвинения были вполне предсказуемыми: мы тоже составляем перечни угроз и вызовов; многие в Соединенных Штатах не считают Россию партнером; зачем Америке военные базы вблизи российских границ; Северная Корея и Иран не обладают ракетами, способными угрожать США; почему Соединенные Штаты поддерживают грузинских «сепаратистов»; напряженность в отношениях объяснима, поскольку мы «смотрим друг на друга через прицел дробовика»; мы хотим быть партнерами, даже стратегическими союзниками. Вопросом, который действительно его тревожил, была ситуация с обычными вооруженными силами в Европе. Путин сказал, что это «колониальный» договор, унижающий Россию. Я же в своих ответах пытался отметить позитивные моменты для потенциального сотрудничества.

За пятнадцать минут до конца встречи появился помощник и что-то прошептал на ухо Путину. Он резко, но очень вежливо завершил встречу, и меня проводили из его кабинета. Выяснилось, что умер бывший президент России Борис Ельцин.

В тот же день я встретился с Сергеем Ивановым, уже в ранге первого вице-премьера российского правительства. Мы обсудили большую часть тех же вопросов, о которых шла речь на встречах с Сердюковым и Путиным, но Иванов поделился и некоторыми соображениями по Ирану. «Знаете, иранцам не нужны ракеты, чтобы доставить ядерное оружие в Россию», – сказал он, явно подразумевая готовность России усилить давление на Иран, если Тегеран не приостановит работы по обогащению урана.

Пресса сообщала, что в Москве меня встретили «прохладно», я доложил президенту Бушу, что все переговоры проходили дружественно, по-деловому и удивительно конструктивно. Теперь я вижу, что наши страны, попросту говоря, пинали банку, стремясь тянуть время в вопросах противоракетной обороны. Россияне признают, что их поставили перед свершившимся фактом, что наши предложения о сотрудничестве больше смахивают на нож у горла: сколько ни дергайся, результат известен заранее. Они надеются тем не менее найти достаточно сторонников в Европе, чтобы заморозить реализацию проекта. Мы готовы сотрудничать с Россией, но не допустим помех своим планам (пусть улаживание разногласий заняло в итоге больше четырех лет).