– Это почему же? – невольно труся вприпрыжку за конем Ильи, кричал Добрыня. – Сам выберет. Сам…

– Сам человек только в нужник ходит! – сказал Илья. – Да и то не каждый. Кто и под себя… Ежели слушать душу свою станет – Господь его вразумит, а ежели сатана его обманет и он не то выберет, будет как с Хазарией, где голова – одной веры, а тулово – другой…

– Ох и умен ты, ох и умен… – старался уязвить младшего воеводу Добрыня.

– Да уж не дурак! – не поддался Илья, выезжая с княжеского двора.

– Это почему же? – не зная, что и сказать этому упрямцу, растерялся Добрыня.

– Я по образу Божию сотворен, и разум во мне – от Господа, – сказал Илья уже с улицы.

Добрыня плюнул ему вслед. Но в переходе теремном спросил дружинника, на страже стоявшего:

– Как он сказал: «По образу и подобию»? А ежели бы мы по образу и подобию Перуна стоеросового, из колоды резанного, были сделаны? Вона где красота-то неземная!..

Дружиннику говорить было не положено. Только когда Добрыня ушел, он ухмыльнулся, подумав: «Чудны дела Твои, Господи!»

Дружинник был христианин.

* * *

Князь Владимир слов на ветер не бросал, и очень скоро Илья это почувствовал. Воеводы с ног сбились, отбирая храбров, гожих к степной службе. Илья смотрел каждого. Надобны были конники изрядные, бойцы опытные, кои не только в строю скопом драться могли, но и в одиночку без всякой подмоги ратились бы до последнего. Норовил брать таких, у кого степняки либо отчины пожгли, либо всех родаков убили. Распытывал в точности – убили али приневолили? – чтобы впоследствии, когда сторожа окрепнет и станет супостату непроходна, не попытались бы хазары подкупом да обещанным обманом сторожу взять.

И у самого сердце сжималось: вот как приведут с той стороны Подсокольничка!..

– Господи! Помоги! Господи, не оставь! – только и шептал.

Особо обращал внимание, чтобы степь бойцы знали, ведали, как в ней дорогу сыскать, как без припаса прокормиться, как спрятаться и скрытно к врагу подойти. Вывозили их в городки заднепровские, и старые гридни их степной езде конно обучали да в рукопашной, киевлянам незнаемой, обламывали.

– Ты в степи не красотой силен, но вежеством и головой своей! Никто тебе не помощник! Только на себя рассчитывай, только собою владей! – кричал новобранцам старый гридень, который с Ильею еще из Карачарова шел. Совсем поседел он, высох на горячем киевском солнце, а не сутулился и силы не терял.

Смотрел Илья на отроков своих, которые нынче чуть не в воеводы выходили. Слава Господу, все живы, ежели изранены были – оправились, заматерели. Кое-кто и женился. Да только какая у воя семейная жизнь? За три года – пять походов, не считая службы заставской да стычек с кочевниками.

По первым морозам прискакал в городок на взмыленной лошади вестник:

– Сбирайтесь скорее, Добрыня меня прислал сказать – князь едет!

– Едет, и хорошо! – ответил Илья. – И неча нам сбираться!

– Да как же! Князь ведь!.. – не понял вестник, что всю жизнь в тереме да во дворе княжеском околачивался.

– Иди поешь! – сказал воевода карачаровский. – Да одежку поменяй. Ишь взопрел, без привычки скакавши. Обморозишься.

Часа через два-три загикало в степи, зачернело со стороны киевской, пошла через сугробы да переметы конная свита. Поволокли псари собак княжеских, поехали лучники, копейщики. Не поймешь: то ли поход, то ли охота.

Прискакал князь в окружении самых ближних воевод и бояр. Поздоровался с Ильею.

– А ну покажи, как храбров обучаешь.

Илья приказал всей своей дружине конно построиться. Ахнул князь, когда увидел, с какой скоростью храбры сбрую вытаскивают, из конюшен, наполовину в землю вкопанных, коней выводят да седлают. Глазом не сморгнул, а они уж все при конях оседланных и сами снаряжены.

Похвалил князь и за выучку, когда начали вои-заставщики через препятствия скакать да рубить саблями. Сел, не побрезговавши, с храбрами похлебку есть. Сделал вид, что не разглядел, как храбры перед едою крестятся и, над казанами притулясь, все без шапок сидят, хоть и мороз. Когда пошли они конно с Ильею на проездку и поскакали степью, приказав свите чуть приотстать, сказал князь:

– Ты ведь, Илья Иваныч, корня не славянского?

– Мать – славянка, отец – бродник.

– Тебе-то я верю, а что ж ты всю сторожу свою, всю дружину из кочевников набрал? Они тебя сонного в полон не уведут?

– Я набирал их по умению и годности, – спокойно ответил Илья. – Есть меж ними и славяне, хоть и мало…

– Какие славяне! – закричал князь. – Когда они меж собою не пойми как болтают!

– Это чтоб ты не догадался! – засмеялся Илья.

– Ох, с огнем ты играешь! Они же степняки! Как они со степью воевать будут?

– А на что мне вой, кои врага видят и слышат, а что он говорит, не разбирают? – сказал Илья.

Князь примолк. Сзади гомонили свитские, рвались с поводков и скулили собаки.

– А не предадут они тебя? Ты ведь им чужой. Да и все вы – разных языков.

– И я им не чужой, и они мне братья! – сказал Илья. – И не предадим мы друг друга. В том на Евангелии – слове Божием – присягали. И крест целовали. Тут ведь все, князь, вой – христиане.

Князь молчал, покусывая черный ус. Из оврага, как из-под земли, выросли два всадника. Примолкла свита. Выскочили вперед воеводы, чтобы прикрыть князя. Илья поднял руку:

– Свои это. От заставы скачут.

– Слава Иисусу Христу! – раздалось из снежного тумана.

– Во веки веков, – пророкотал Илья.

Всадники подлетели. Стали как вкопанные. Соскочили с коней. Кони, еще горячие от скачки, храпели, выдувая пар из ноздрей, где как пламя вспыхивала алая подложка, косились на коня княжеского, им незнакомого.

– Все ли тихо?

– Пока тихо. Огней нет, – ответил старший по разъезду, у которого из-под малахая лисьего свисали две заиндевевших косы, – хазарин! – И сторожа дальняя покойна. И подслухи ничего не доносят.

– Где печенеги немирные?

– Все на низ ушли! Здесь кони тебеневать[13] не могут, а сенники их Аксай-хан прошлым месяцем пожег.

– Сколько отсюда будет?

– Докуда? До сенников-то? Пять дневных переходов, – четко отрапортовал всадник.

– Ну, спаси Христос, – отпустил воинов Илья.

– Так вы что, и дальше ходите? – как бы невзначай спросил князь.

– Сторожи тайные и подслухи за печенегами как волки рыщут и к морю вдоль Днепра спускаются.

Князь не ответил. По детской привычке покусывая пухлые алые губы, он смотрел, как прямо с места в намет поднялись заставщики и ветром пронеслись мимо его свиты в сторону утонувшего в сугробах городка, над которым, сияя в полнеба, опускалось закатное холодное солнце.