Я сказал: конечно, разумеется. Значит, в этом наши миры совпадут, и это будет правильно, — сказал Макс.

Но ведь ты сможешь уничтожить этот мир только вместе с самим собой, — предположил я. Как знать, как знать, — отвечал Макс. — Многие всё же пробуют.

Это была правда. В нашем городке слухи разносились быстро. Десятки людей вокруг нас сводили счеты с жизнью по разным причинам: в основном, конечно, находили повешенными пьющих стариков, выброшенных из жизни той же неумолимой силой, что вбросила туда нас; две девочки на нашей памяти бросились с крыши девятиэтажки от любви к герою русского телесериала (тайному гомику с физиономией вечного страдальца). Для надежности они связались веревкой за запястья.

Мне было их жаль. Последним, что видели они в жизни, оказалось уродливое нагромождение телевизионных антенн на крыше — а затем был свободный полет в эфире, бессмысленный и окончательный. Я знал, что они писали письма в редакцию телеканала, но никто им не ответил. Может, теперь им наконец удалось сотворить новый мир в виде широкоформатного телевизора, одного на троих? Или для этого нужно было сперва сбросить с крыши того самого телегероя? Я бы им в этом охотно помог.

Классе в девятом нас поразила история одного нашего ровесника из другой школы. Этот парень явно не сомневался в окружающей жизни. Он просто хотел проверить ее на прочность. Для этого он спустился в подвал, с немалым трудом вывернул там газовые вентили, а сам прилег на принесенный с собою матрас, зажег свечку и стал ждать.

Он рассчитывал, что рано или поздно его свечка мгновенно воспламенит скопившийся внизу газ, и тогда вся девятиэтажка станет этаким зиккуратом, гигантским жертвенником на его могиле. Подобное он мог видеть по телевизору: в те времена телеканалы как раз отрабатывали на людях сильнодействующие предвыборные средства, и политтехнологи нуждались в зрителях.

Но в тот раз идиотская затея провалилась, как и любое малобюджетное мероприятие. Ритуальная свечка сгорела, а этот урод просто задохнулся на своем матрасе. Вовремя пришедший слесарь-газовик не нашел подобающих слов, чтобы произнести над телом — он выматерился в адрес покойного и поскорее закрыл вентили.

Опасные огоньки, блестевшие у Макса в глазах всякий раз при упоминании этого случая, мне очень не нравились.

Скоро напряженные тренировки принесли нам первые награды в парных видах спорта (как я уже говорил, несколько раз все произошло прямо в физкультурном зале), и тогда мы отвлеклись от своих нелепых экзистенциальных теорий. Десяток помоек, сожженных Максом в те годы, не в счет.

Вот только тревога никуда не ушла. Перед нашим отъездом Макс думал всё о том же. Мы бежим по кругу, как цирковые лошади, — говорил он, — а они все смотрят и ждут, когда же мы споткнемся. И бьются об заклад: кто упадет первым?

Признаться, мне не хотелось об этом думать.

Я лениво гладил рыжую дворнягу. Найда только что слопала целую ливерную колбасину и теперь лежала рядом со мной довольная-предовольная.

— Маринка, — вспомнил вдруг я. — А вашей Найде сколько лет?

— Года три. Еще молодая собака.

«Ага. Тогда ничего она про тебя не расскажет, — решил я. — Хотя бы из солидарности».

— Пойдемте домой, — предложила Маринка. — А то скоро совсем стемнеет.

— Все вместе, что ли? — удивился я. — Тебе же Лариса Васильевна запретила фокусы.

— Им атропин бы ввести. Или хотя бы кофе крепкого попить, — серьезно объяснила Маринка (не зря же ее мать была доктором). — Пойдем, пойдем. Мама на работе всё равно, придет только утром.

Конечно, мы не заставили себя долго уговаривать.

Вчетвером мы поднялись по скрипучим ступеням в квартиру номер два. У дверей Марина прижала палец к губам и, медленно повернув ключ в замочной скважине, приоткрыла дверь.

Внутри уже было совсем темно. Мы на цыпочках, чтобы не разбудить бабку, прошли в комнату, заставленную шкафами. Костик немедленно наткнулся на острый угол и зашипел от боли. Марина включила лампу.

— Мальчишки, вы мойтесь и располагайтесь. Я пойду в аптечке чего-нибудь поищу. Петька, поставь чайник, пожалуйста.

Я удивлялся сам себе. Теперь каждое ее слово было законом.

Мы включили телевизор: в новостях опять показывали нового премьера, потом начался фильм про «Титаник», но не тот, с Леонардо Ди Каприо, а старый. До секса там дело вообще не дошло, или просто мы не досмотрели, потому что Макс с Костиком начали зевать, как заведенные; для них был разложен диван, но Костик так и уснул в кресле. Мы с Маринкой сидели на кухне и тихонько разговаривали.

— Я все-таки думаю: зачем ему понадобились все эти сложности? — спрашивала меня Маринка. — Почему было не рассказать обо всём сразу?

— В этой истории вообще всё неясно, — согласился я. — Это как квест. Можно пойти не той дорогой и зависнуть надолго.

— Он что, хотел поиграть с нами?

— Не совсем, Маринка. Я думаю, что он хотел устроить нам испытание.

— Для чего?

— Мы должны были встретиться, — сказал я уверенно. — Как принц и принцесса в компьютерной игре. Принцесса должна узнать принца.

— И отдать ему ключ от сундука с сокровищем?

— Или от сейфа с долларами.

Маринка опустила глаза и спросила тихо-тихо:

— А принц не бросит принцессу, когда найдет сокровище?

— Ни за что.

— Почему?

— Потому, что…

Я запнулся.

«Скажи ей, — просил внутренний голос. — Потом будет поздно».

Но я молчал.

«Это у взрослых, — думал я с грустью, — всё лучшее, что в тебе есть, легко разменивается на слова. А может, этого лучшего к тому времени становится слишком мало?

Вот для чего люди пишут стихи: они пытаются вернуть словам давно забытую ценность. Но чаще всего цена получается дутой, как за черный квадрат на аукционе. Как ты его ни оценивай, это всего лишь пятно сажи, разведенной на льняном масле, квадратное, плоское и дурацкое. Просто люди договорились, что этот квадрат ох…ительно ценный. Каждому хочется найти хоть какой-нибудь выход с чердака, заваленного мусором. Пусть даже это квадратный люк в темноту».

И все кончилось. Маринка поднялась с табуретки, прошлась по кухне, присела на подоконник. Посмотрела на меня вопросительно.

— Давай уже посмотрим, что там, в этом тайнике, — предложил я. — Пока Машка не вернулась, а то она всех разбудит…

— Пойдем, возьмешь стремянку, — сказала Маринка.

Я пошел за ней. Мы выволокли из чулана складную лестницу и остановились у двери, тяжело дыша.

— Нам туда. Тащи лестницу, только осторожней.

Я потянул за ручку двери бабкиной комнаты: она не подавалась. «Задвижка. Мы ее запираем на ночь», — шепнула Марина. Спустя мгновение дверь открылась. Мы осторожно вошли.