Ангел хмуро потребовал «сначала расписаться, а потом уже себе читать» и, ворча, удалился. Лера с замиранием сердца поспешно развернула серый листок. Буквы двоились и набегали друг на друга, потому что на глаза сразу навернулись слезы: «СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ ПИТЕР ТЫ МНЕ НУЖНА ЗВОНИ ИЗ ПУЛКОВА ВСТРЕЧУ ВАЛЕРИЙ».

Лера сердито вытерла кулаком глаза и развила бурную деятельность – куда там Сашке! Она вихрем носилась по квартире, прибирала вещи, что-то выдергивала из шкафов, чистила зубы, заваривала кофе. Попутно растолкала Сашку, который тут же, прочитав телеграмму, пришел в восторг и начал таскаться за ней из угла в угол, глупо улыбаясь. Лера не выдержала, схватила его за уши и расцеловала заспанную довольную физиономию с отпечатком подушки на правой щеке, взъерошила и без того дыбом стоявшие волосы. Сашка возмущенно вырвался и от нее отстал.

Сдернув с антресолей сумку, Лера побросала в нее какие-то вещи. Вышвыривая все из ящика стола на пол, раскопала паспорт – Сашка опять притащился посмотреть, – вызвала такси в аэропорт, едва не давясь, выпила чашку кофе, одновременно давая Сашке множество указаний. О том, что надо бы позвонить на работу, она вспомнила только по дороге в аэропорт, но Вась-Васю звонить все равно не стала – в последнее время он и так смотрел на нее косо. Лера не обижалась, она и сама понимала, что работает из-под палки, но ничего с собой не могла поделать. Поэтому она позвонила Андрею и попросила передать Рябинкину, что она уехала, а на сколько – не знает. И гори оно все синим пламенем! Андрей почему-то тоже, как и Сашка, очень обрадовался – это было подозрительно, но расспрашивать было некогда.

Погода была нелетная, валил снег, рейс дважды откладывали, и Лера просидела в аэропорту до поздней ночи. Она пыталась дозвониться до Валерия, но он почему-то не брал трубку и не перезванивал. Лера извелась и не находила себе места, но, к счастью, он ответил на звонок, когда она набрала его номер уже перед самым вылетом, прежде чем выключить телефон. Сказал: «Я встречу» – и отключился.

На похороны Лера опоздала.

Еще стоя на движущейся ленте, она взглядом нашла Валерия среди встречающих и почти с ужасом поняла, как разительно он изменился со времени их последней встречи: осунулся, побледнел, под глазами легли тени, поперек лба – резкая морщина, которой не было. Подойдя, Лера осторожно потрогала ее пальцем – и заплакала. Она не плакала с того самого дня, как увидела репортаж об аресте Валерия, хотя это занятие вообще-то уважала, считая отличным и недорогим лекарством против любого стресса, но в последние месяцы она должна была оставаться сильной, должна была беречь близких – родителей, Андрея, Сашку, который непостижимым образом чувствовал все на расстоянии. Но теперь, уткнувшись в его плечо и почувствовав, как его руки крепко обхватили ее, взяли в круг, поддерживая и защищая от всего на свете, она нарушила свою заповедь, шмыгая носом и вытирая слезы о его дубленку, что было, честно говоря, не вполне удобно. Поэтому долго реветь Лера не стала. Подняв мокрое лицо, она увидела его глаза и с изумлением поняла, что Валерий тоже плачет. Только слезы не проливаются, а стоят там, в глубине темно-серых любимых глаз.

– Ты что?! Что? Что случилось? – мгновенно запаниковала Лера. – Милый, хороший мой! Скажи – что? С тобой? С сыном? С дедом? Да не молчи же!

– Деда сегодня похоронили, – срывающимся голосом ответил Валерий, перехватил Лерины руки и спрятал лицо в ее ладонях.

– А куда мы едем? – тихо спросила Лера, поняв, что такси направляется в сторону от города. Они оба сидели сзади, и Лера все время гладила его по руке, заглядывая в больные, усталые глаза. Как она хотела бы обхватить его голову, прижать к себе, погладить, укачать, успокоить, защитить – но не защитишь, не спасешь от того, что на него свалилось. Это он должен пережить. То есть они должны пережить вместе, ведь она ему нужна, он сам так сказал.

– Куда мы едем, Валера?

– А? – очнулся он от оцепенения. – В Шлиссельбург.

– Зачем? – удивилась Лера.

– Дед там умер. И там его сегодня похоронили. Он так хотел.

– Расскажи мне, Валера. Расскажи, – настойчиво попросила она. – Вдвоем легче будет.

– Он переехал в Шлиссельбург после нашего приезда, еще летом. Он знал, что умирает, что даже до весны вряд ли доживет. И поменялся квартирой с внучкой своего однополчанина. Она здесь жила, в Шлиссельбурге, в развалюхе, а у нее двое детей больных, им надо в городе жить. А он сюда хотел, здесь хотел умереть, я так понимаю. Но мне в тот раз не сказал ничего. По-звонил уже отсюда, из Шлиссельбурга.

– Почему? Не сказал – почему?

– Расстраивать меня не хотел. Я тогда такой… счастливый был. И еще боялся, что я стану ему деньги совать, помощь предлагать, к себе увезу. А он гордый… был. Никогда ни копейки не брал. И вообще, скотина я перед ним! Отпустил сюда одного, внушил себе, что ему тут лучше будет. Но лучше ему было бы с нами, со мной и с Темой. А я. Все думал – успею, успею, потом. Яхту, дурак, купил, думал с Темой в Питер летом ездить, к деду. Я думал, он вечный.

Лера погладила сжавшийся под ее рукой кулак. Потом еще и еще, пока он не расслабился и не превратился в ладонь, почти успокоившуюся.

– Валера, а я никогда не была в Шлиссельбурге. Все собиралась, собиралась. А потом, представляешь, даже на карте не нашла, потому что он теперь не Шлиссельбург, а Петрокрепость, после войны еще переименовали, но люди так и не привыкли… А твой дед тут бывал раньше? – Лера хотела его отвлечь, поговорить о Николае Никитовиче живом.

– Он тут воевал, – ответил Валерий. – Ты вообще знаешь, что тут было?

– Раз Ладожское озеро – значит, Дорога жизни. Про блокаду в школе учили, потом хотела еще почитать – не смогла, страшно.

– Тут тоже страшно было, – выпрямился Валерий. – Дед до войны в Ленинграде служил, в НКВД. Первая дивизия НКВД Шлиссельбург защищала, но их из города выбили мгновенно, потому что, еще когда они пытались отстоять Мгу и отступали к Неве, уже к тому моменту дивизия потеряла семьдесят процентов личного состава. Взвод примерно бойцов – и дед там был, – отступая, переправился в крепость, там еще моряков было несколько человек, грузили что-то для отправки в тыл. Они за ночь в стенах оборудовали огневые точки и снайперские гнезда. Когда немцы спохватились и попытались форсировать Неву, они открыли огонь. Это девятого сентября было, а подкрепление только в ноябре пришло – понимаешь? Из города по ним били прямой наводкой – Нева-то тут всего сто двадцать метров, – бомбили страшно. А они держались – пятьсот дней, пока не прорвали блокаду Ленинграда. И Дорога жизни проходила под стенами крепости. Если бы они… не выдержали, то у Ленинграда не осталось бы связи с Большой землей.

Валерий замолчал. Шофер, тоже прислушивавшийся к его рассказу, уже давно сбросил скорость, и машина едва тащилась по скользкому ночному шоссе навстречу набиравшей силу метели. Лера, отвернувшись к окну, представляла себе, в каком смертельном ужасе существовал пятьсот дней и ночей тот самый, так похожий на Валерия Николай Никитович, славный старик с серыми неулыбчивыми глазами, с которым она пила чай, смеясь и легко болтая о мелочах. Только тогда он был молодым, ну чуть старше ее Сашки – и был еще больше похож на Валерия. Вернее, это Валерий на него похож.