Когда Сын Бернар проснулся, сводка на двери была уже другой, но он, не читая, толкнул массивную дверь, ушибив насмерть как раз выходящую из палаты старушку с уткой – старушка без разговоров отдала Богу чистую свою душу, а утка улетела по коридору в другое отделение.

– Привет, – делово начал Сын Бернар, но тональности не выдержал и сорвался на фальцет, – дорогой мой Редингот!

Между тем в палате вершилась история. Редингот лежал на операционном столе со вспоротым брюхом, и множество врачей разных профилей (профили были, например, такие: прежде всего орлиный, потом волчий, крысиный, свинячий, поросячий, собачий и другие) который день не могли найти не то что двух, а просто-таки ни одной пули в бездонной глубине рединготовского тела. Сын Бернар застал самый ответственный момент поисков: руки всех врачей (а у некоторых из них было по многу рук!) были запущены в брюхо потерпевшего. Редингот однако потерпел недолго – прямо на глазах Сын Бернара он вдруг вскочил и, надавав всем врачам по мордасам, сам извлек из себя обе пули, быстрыми точными движениями зашил на себе живот, а также заодно и вспоротые вместе с животом майку, трусы, рубашку и пиджак (брюк, как мы помним, у него не было).

– Нельзя шить на себе! – на разные голоса кричали врачи, попутно приводя в порядок мордасы, и аргументировали свои выкрики так: – Память пришьешь!

Что, к сожалению, и случилось… Редингот закончил шитье и уселся на краешек операционного стола с придурковатой улыбкой: он не помнил ни-че-го. Без интереса смотрел Редингот на рыдавшего рядом Сын Бернара, не узнавая его, на все еще беспрерывно убивавшегося из пистолета (который беспрерывно давал осечки) Ближнего, даже не пытаясь понять, кто это… короче, кошмар! И когда Сын Бернар, упав Рединготу на богатырскую грудь, вскричал: «Да помнишь ли ты хоть что-нибудь?», – тот, небрежно стряхнув упавшего, сказал: «Не помню и помнить не хочу!»

Пораженные масштабом трагедии, врачи выбежали из палаты как пораженные чумой, сорвали с двери сводку о здоровье Редингота и написали кровью просто на деревянной поверхности: «Очень плохо». Эта информация тут же была передана по радио на улицу, откуда через короткое время послышались неумолчные рыдания.

В палате же происходило следующее. Сын Бернар подошел к убивавшемуся, но еще не убившемуся Ближнему и сказал:

– Кончайте убиваться, Ближний!

Ближний сразу же положил пистолет на тумбочку и спросил:

– Чего ж делать-то тогда? Больше-то делать нечего…

– Мы будем бороться за Редингота! – воскликнул Сын Бернар.

– Ну, давай… – неохотно согласился Ближний и повалил Сын Бернара на пол.

Они долго катались по палате, с остервенением рыча и норовя придавить друг друга к полу или потолку. В конце концов Сын Бернару удалось одолеть Ближнего, и он прижал-таки Ближнего к полу, причем прижал больничной кроватью. После победы Сын Бернара память к Рединготу вернулась, но только частично. Улыбка его стала менее придурковатой.

– Хорошо, что ты победил меня, – сказал Ближний Сын Бернару, и, вынув из потайного кармана красивый цветок, подарил его противнику. Сын Бернар подошел с цветком к Рединготу и, протягивая ему цветок, бестактно сказал:

– Это Вам на память.

– Спасибо! – кисло усмехнулся Редингот и спросил: – Что это?

– Цветок, – пояснил Сын Бернар. – Называется «ромашка». Рос в потайном кармане Ближнего. «Расти» значит развиваться. «Карман» значит небольшой кусок ткани, пришитый к одежде таким образом, что один край ткани не пристрочен. «Потайной карман» – то же самое, что «карман», только с внутренней стороны одежды. «Ближний» значит тот, кто вблизи. Вспомнили?

– Нет, – ответил Редингот. – Почему один край ткани не пристрочен?

– Чтобы в карман можно было бы что-нибудь положить, – вздохнул Сын Бернар.

– Как глупо! – сказал Редингот. Потом еще сказал: – А ромашка – это маленький роман.

– Смотри-ка, – вздохнул Ближний из-под кровати, – до чего причудлива память человека!

– Значит, не всему придется учить его заново. К тому же, будем надеяться, что он окажется способным и старательным учеником.

– Даже самого способного и старательного не научишь, если не знаешь, чему конкретно учить, – философски заметил Ближний. – Никогда нельзя будет гарантировать, что в самый ответственный момент вся система не откажет по причине отсутствия элементарного сведения типа «дверная ручка есть скобяное изделие».

– Какое изделие? – переспросил Сын Бернар с интересом.

– Скобяное, – повторил Ближний без интереса.

Сын Бернар рассмеялся: слово «скобяное» он, видимо, воспринимал остро по-своему. Впрочем, это слово только так и можно воспринимать.

– Редингот, – сказал Сын Бернар, – Вам известно, что значит «скобяное»?

– Откуда! – махнул рукой Редингот.

– Как же нам теперь с ним быть-то? – в околоземное пространство озабоченно спросил Сын Бернар.

– Можно подумать, Вы знаете, что такое «скобяной»! – огрызнулся Редингот. – И ничего ведь… обходитесь! Вот и я обойдусь – тем более что все действительно необходимые вещи я уже вспомнил.

– Тогда ладно, – неожиданно быстро согласился Сын Бернар. – А какие вещи, например, Вы вспомнили?

– Например, я вспомнил, что однажды в жизни Вы укусили меня…

– Это Вы зря вспомнили, – огорчился Сын Бернар. – Вспомнили бы лучше, как я люблю Вас!

Редингот напрягся, но напрасно.

– Этогоявспомнить не могу, – признался он. – Как Вы меня любите?

Сын Бернар засмущался и уполз в угол.

– В чем дело? – спросил Редингот.

– Я стесняюсь сказать, как я Вас люблю…

– Все равно говорите! – велел Редингот и услышал из угла совсем тихое:

– Очень сильно…

Тут Редингот почесал в затылке и сказал:

– К сожалению… не помню. – Потом нашел под кроватью Ближнего и спросил: – Вы тоже любите меня?

– Больше жизни! – сказал Ближний.

– Докажите! – безрассудно попросил Редингот.

– Прощай, жизнь! – обратился к жизни Ближний и расстался с ней, предварительно схватив с тумбочки пистолет и на редкость удачно выстрелив себе в висок.

– Что это с Ближним? – спросил Редингот, удивленно глядя на пестрым ковром распростертое у его ног тело.

– Ближний застрелился, – пояснил Сын Бернар. – И теперь он мертвый.

– Черт! – выругался Редингот. – Нехорошо получилось…

– Не горюйте, – сказал Сын Бернар. – Они тут все в этом городе такие.

– Какие?

– Мертвые. – Голос Сын Бернара был беспечным. – Это же Город Мертвых!

Редингот задумался, вспоминая. По-видимому, он вспомнил многое, потому что морщины на его лице разгладились все до одной. Потом он с опаской спросил: