Докладывал Циммер, следователь, приехавший на место убитого Родэ. В нескольких километрах от города, по дороге на чурочный завод, освобождены сто сорок семь пленных. Охрана вся уничтожена. Циммер докладывал четко и, как казалось Гунке, нарочито медленно. Он словно смаковал каждое слово. И это выводило Гунке из терпения.

— Подробности! — нетерпеливо бросил он в трубку.

— Пока никаких, — ответил Циммер. — Люди не успевают входить в курс дела, случаев слишком много.

Реплика подчиненного прозвучала насмешкой, и Гунке подумал: «Наверное, на лице Циммера сейчас ехидная улыбочка». Хотелось ругнуть его, но пришлось сдержаться.

— Благодарю, — сказал он подчеркнуто вежливо и опустил трубку на рычаг аппарата.

Внутри все горело от злобы и негодования. Кажется, никогда он не был в таком трудном положении. Все складывается против него. Будто специально возникают опасности на каждом шагу. Их становится все больше и больше, они готовы задушить его, и они уже душат. Этот Циммер, — чего он хочет? К чему бесконечные намеки, насмешки? Он понимает, что они значат. Его не обманет формальный повод появления Циммера здесь. Он прибыл, чтобы заменить не мертвеца Родэ, а живого Гунке, неспособного, очевидно, по мнению начальства, справиться с порученным делом, неспособного подавить сопротивление в городе. Да, факты против Гунке. И они умножились после приезда Циммера. Судьба будто нарочно делает все, чтобы показать бессилие Гунке, посрамить его перед будущим начальником отделения.

Гунке попытался переключить все силы на борьбу с патриотами. Он уже не считался ни с чьим мнением, удесятерил репрессии, публиковал самые свирепые приказы, производил расстрелы на глазах у жителей. Но положение не изменилось, напротив, оно, видимо, ухудшилось. Если раньше листовки появлялись в городе изредка, то сейчас они стали обычным явлением. Каждое утро их десятками клали на стол Гунке. Дерзость подпольщиков перешла все границы. Они видели, как отступают немецкие части, чувствовали, что приближается фронт, и это усиливало их активность.

Но что мог сделать он, Гунке. Устрашать? И только? Гестапо удалось захватить радиста, но все нити оборвались с его смертью. Может быть, в другое время, раньше, помощники Гунке проявили бы больше активности и инициативы, но сейчас люди неохотно выполняли поручения, отделывались формальным допросом свидетелей или арестом случайных лиц. Люди, его люди, с которыми он держал в первые дни оккупации город в страхе, теперь сами были объяты ужасом. Гунке хорошо это чувствовал; они не выезжали на операции за город, даже если туда и вели нити расследования, они избегали ночной слежки. Да что говорить, они дрожали за свою шкуру. После убийства Родэ это стало особенно заметным. Им передавалась общая тревога за завтрашний день. Правда, после приезда Циммера, сообщившего, что в Берлине готовится какой-то дипломатический шаг и что будто бы уже приехали представители для переговоров, настроение в отделении приподнялось. Но ненадолго. Положение на фронте рассеивало всякие иллюзии. Живые люди, участники боев, были красноречивыми свидетелями катастрофы, они-то и несли тревогу в город.

Как назло, за последнее время не удалось провести ни одного крупного дела, которое поддержало бы авторитет Гунке, оправдало бы его перед начальством. Он понимал, что еще две-три неудачи — и он будет смещен с должности, доставшейся ему с таким трудом. Поэтому сейчас, как никогда, нужен был успех, хоть небольшой, но успех.

Одеваясь, Гунке проклинал так неудачно начавшийся день, ругал своих помощников, русских, себя. Неужели нет выхода? Неужели придется сдаться на милость Циммера? Нет Еще слишком рано..

Мысль металась в поисках выхода. Гунке перебрал все факты, известные ему, все начатые расследованием дела и не мог остановиться ни на одном из них. Они явно бесперспективны, из них ничего не раздуешь, ни-чем себя не покажешь. И вдруг, совершенно неожиданно, Гунке вспомнил о Хапове, прорабе чурочного завода. Он должен что-нибудь знать о происшествии с пленными. Только работникам завода было известно о наряде на заключенных из концлагеря.

Гунке почувствовал необычайный прилив сил. Ему казалось, что он уже держит в руках нити, которые связывают город с заводом. Там, конечно, можно найти людей, подготовивших освобождение пленных, они скажут кое-что или, по крайней мере, наведут на след. Гунке решил действовать сам. Дело было верное и, главное, могло представить его в выгодном свете перед начальством.

Гунке позвонил и потребовал, чтобы к телефону вызвали прораба Хапова.

Завод долго не отвечал Ожидая звонка, начальник гестапо в общих чертах наметил план действий. Прежде всего — два направления. В одном пусть работает этот Циммер, здесь, в городе, в концлагере, второе берет на себя Гунке и доводит до успешного завершения.. Будут убиты сразу два зайца — Циммер потерпит неудачу, Гунке одержит блестящую победу.

Позвонил телефон. На линии — чурочный завод. Хапов слушает. Гунке намекает на происшествие с пленными. Прораб отмалчивается. Начальник гестапо требует, чтобы Ханов немедленно прибыл в город. Но тот отказывается, болен, выехать не может. Притом твердо ничего не знает Правда, рабочие, видимо, что-то знают. Нужно приглядеться, уточнить. Но прораб это сделать не может, он под подозрением, как ставленник немцев.

— Хорошо, — заключает Гунке. — Я сам приеду, встречайте сегодня в четыре часа дня. Знать об этом должны только вы...

— Понятно, — отвечает Хапов, — все. будет сделано.

Гунке вешает трубку, одевает китель и отправляется к ожидающей его машине.

Через десять минут он уже в гестапо. Он строг, холоден, но настроение у него хорошее. Это замечают подчиненные, Циммер даже иронизирует:

— Вы так оптимистично настроены, будто виновники освобождения пленных уже арестованы.

— Еще нет, но скоро будут арестованы, и сделаете это вы, — говорит немного резко Гунке и дает Циммеру задание заняться происшествием в ущерб всем остальным делам.

Поведение Гунке вызывает у подчиненных недоумение. Он никого не требует к себе с докладом, ничем не интересуется. Единственный человек, с которым беседовал Гунке, — лейтенант Штерн. Но тот ни с кем ничем не поделился. Через несколько минут стало известно, что Штерн вызвал наряд автоматчиков из охраны гестапо.

Пока Штерн выполнял поручение, Гунке успел ознакомиться по карте с планом местности и выяснить точна, сколько пленных было в колонне и кто их охранял. Потом он потребовал к себе Трясучкину.

Варвара Карповна вошла в кабинет.

— Вы меня вызывали?

Гунке холодно объявил:

— Подготовьтесь, в три часа дня поедете со мной на операцию.

Варваре Карповые показалось, что голос Гунке прозвучал так же, как и тогда у Родэ, в ту страшную ночь. Она даже помнила фразу — «Зайдете через десять минут, поедем». Трясучкина попыталась объяснить как можно убедительнее свое состояние.

— Я еще не совсем оправилась после болезни, если далеко, то...