– Хорошее у них зрение, – пробормотала под нос Бетси.

– Кстати, как твоя рана?

– Нормально. Слегка побаливает, и все. Ну ладно, – засобиралась девушка. – Мне пора. Я счастлива, что твой отец в порядке, рада, что он спит, а то скорее всего он погнал бы меня из палаты костылями. И вообще очень хорошо, что ты за ним присматриваешь. Наверное, ты был бы очень неплохим мужем и отцом семейства. Жаль, что меня это интересует в последнюю очередь.

Дверь хлопнулась, едва не прищемив полы белого «халата». Обалдевший от наплыва пациентов доктор вырядил всех, кто находился на территории изолятора, в простыни.

– Как в настоящей больнице! – в тихом восторге шептал он, проходя по коридору от одной палаты до второй.

Гор припомнил строчки из песни, которую вечером пел один из парней археологической группы. Суть и щемящий душевной настрой этой композиции оказался Енски-млад-шему недоступен, но на девушек производил неизгладимое впечатление: «Молодая, красивая, белая…»

Гитара слегка фальшивила, костер немилосердно дымил, вино было красным, дурным и больше напоминало дешевый портвейн. Девушки млели от этой романтики, особенно Папа, которая периодически взрыдывала басом и пыталась склонить голову на плечо ближайшему археологу мужского пола. Археолог некоторое время терпел, а потом извинялся и уходил будто бы в туалет, а по возвращении садился на совсем другое место. Папа взрыдывала и двигалась к следующей жертве. Оля и Яна прижимались к Гору своими прелестями, от чего вроде бы и гитара начинала звучать лучше, и костер горел веселее, и слова песни не казались уж совсем идиотскими.

Но все это было вчера.

…Потом был вертолет и цирк с участием Енски-старше-го. Гор тяжело вздохнул и начал очищать апельсин. Отец спал сном праведника, но его отпрыску этот покой казался затишьем перед грозой.

– Все спит? – Дверь снова приоткрылась, но на этот раз вместо строгой красоты Элизабет МакДугал в дверной проем с трудом протиснулось лицо Арины Панкратовны.

– Спит, – ответил Гор.

Папа с сожалением хлюпнула носом, сделала движение вперед, и в палате сделалось тесно. Вслед за ней протиснулась Яна Градова, прихваченная доцентом в качестве переводчика. Девушка сочувственно взглянула на парня и легонько вздохнула.

– Какой, однако, темпераментный мужчина! – восторгалась Папа. – Я с него просто угораю! Никогда бы не подумала, что профессор Енски способен на такие подвиги.

«Что они заладили одно и то же – подвиг, подвиг…» – озадачился Гор.

– Я читала так много его статей, – всплеснула руками Папа и поправилась. – В переводе, конечно. Только то, что до нас доходило… Но я прочитала все. Он действительно много сделал для археологии. Не то что мы, копаемся в грязище. Все, что видим, – это раскоп, могильник, кухонная яма, палатка, да комары размером со слона. А он… Какой все-таки гигант мысли! Надо же, сидя в Лондоне, бог знает где, в такой дали, он одной силой мысли опровергает или доказывает теории, ставит точки в самых неразрешимых спорах. И при этом ни разу за последние три года не побывал на раскопе и не взял в руки лопатку. Великий человек! Да. Можно сказать – огромный человечище.

Папа смахнула набежавшую сентиментальную слезу и совсем непонятно добавила обалдевшему Гору:

– Гвозди бы делать… Да. А помните, как он припечатал «черных археологов» в своей статье «Археология. Профаны. Профанье»? Какая сила слова! Мне, конечно, не понять особенностей, я только в переводе, но на меня это произвело неизгладимое впечатление. И как он могуче на древнеара-мейском! Любому тутошнему прапорщику еще поучиться надо такому словообразованию.

«Господи, чего же он наговорил-то? – подумал Гор, с опаской глядя на отца. – Как бы беды не вышло».

– Вы, как он проснется, позовите меня, – попросила Папа. – Я бы хотела с вашим отцом поговорить. Наедине…

Гор сглотнул внезапно набежавшую слюну и помотал головой. Позову, мол, сразу.

Когда дамы ушли, в палату заглянули еще две личности: один из горе-пилотов вертолета и военврач, который измерил пульс, давление, послушал сердце и постучал молоточком по гипсу. Все эти действия вызывали у медика откровенный восторг. Вот уж действительно человек любил свою работу.

Однако, несмотря на эту чудаковатую особенность, доктор показался Гору человеком вполне достойным доверия.

– Простите, я бы хотел с вами поговорить, – обратился он к лекарю. – Можно?

– Да? – непонятно чему удивился тот. – Можно и поговорить.

Оказалось, что он вполне сносно говорит по-английски, правда, с чудовищным акцентом и очень странной артикуляцией буквы «г».

– Видите ли, у отца очень редкая болезнь…

– Нет, нет, что вы, это обычный понос и перелом, – перебил его врач. – Все остальное по мелочи.

– Я не про то, – досадливо замотал головой Гор. – Тут дело несколько другого порядка. Вы ведь заметили, что мой отец слишком эмоционально реагировал вчера на происходящее.

– Почему же? – удивился эскулап. – Я бы еще и не так реагировал. Я бы тому негру башку оторвал совсем.

Гор старательно пропустил мимо ушей неполиткоррсктное слово «негр».

– Да, но все равно моему отцу это в обычное время не свойственно. Понимаете?

– Нервное истощение? – понимающе покачал головой костоправ.

– Оно самое, – облегченно вздохнул Гор. – Можете ли вы по возможности нечасто выпускать его из здания изолятора? Я, конечно, понимаю, ему будет скучно, но все-таки…

– Почему скучно? – удивился медик. – Совсем даже не обязательно. После крушения у меня он не один с травмами. Нет, конечно, вместе с тем черномазым я вашего отца не положу. Да и выпишется тот скоро. А вот со спонсором вполне можно. Я думаю, они уживутся. Оба интеллигентные белые мужчины. Со схожими травмами. Нога постепенно зарастет, расстройство желудка мы подлечим. Можно народными средствами, можно какими-нибудь лекарствами. Воздух у нас тут сами видите какой, чистота, море под боком. Это вам не лондонские туманы. Тут одна сплошная польза. А раз польза, так и нервишки шалить больше не будут. Нервы знаете как лечатся? Покоем и беседой. Покоем и беседой. Так что за папу своего не беспокойтесь. Он в надежных руках украинской военной медицины.

С этим жизнеутверждающим напутствием доктор вывел Гора из здания гарнизонного изолятора, снял белый халат и закрыл дверь. На облезлой ручке болталась такая же облезлая табличка «Не беспокоить». На трех языках.

«Апельсин я не съел, – с сожалением подумал Гор. – Но хоть отца пристроил. Теперь за ним присматривать будут. Надеюсь, до конца экспедиции он в раскоп не полезет. Или как там ее, крипту-скрипту. Надо уточнить название для статьи».

После подозрительного укола Енски-старший проснулся в весьма не радужном состоянии духа. Голова беспрестанно кружилась, перед глазами мотылялись странные черные мушки, а во всем теле была разлита липкая, как мед, слабость. Стоило только поднять руку, как головокружение усиливалось, а мушки начинали сбиваться в рои и вообще закрывать собою белый свет.