Стану возражать, разумеется. Потому что, как мне кажется, вы смешиваете (или сознательно отождествляете, что менее вероятно) две вещи: «субъективное» в значении «нечто трудно наблюдаемое» и «субъективное» в значении «нечто произвольное, могущее быть приписанным извне».

Действительно, определение чувств и намерений представляет трудности: человеку в голову не залезешь. Однако насчет невозможности подшить оные к делу вы неправы — даже в самом прямом, буквальном смысле.

Анализ намерения входит в следственную практику и даже является ее важнейшей частью, поскольку само понятие преступления основано на понятии злого умысла. Так, например, в самой «крутой» части УК — в разделе VII, главе 16 (статьи 105–125, тяжелые преступления против жизни и здоровья, начиная с убийства), слово «умышленный, умышленно» встречается 11 раз, а слово «побуждения» — 4 раза, слово «мотив» — 4 раза. Во всех случаях речь шла именно об установлении намерений — от чего зависят конкретные сроки отсидки.

Вот, например, полный текст статьи 105 («Убийство»). Я выделил места, где имеются прямые указания на намерения, то есть на то, что, по вашему мнению, «к делу не подошьешь».

При этом никто не отрицает, что анализ намерений является сложным и нетривиальным делом. В некоторых случаях (например, в делах об изнасиловании, где вообще все «очень субъективно») возникает ворох проблем, да. Но никто не отказывается от институтов следствия и суда на том основании, что «такое к делу не подошьешь». Шьют, да. (На всякий случай напоминаю: ошибки следствия не являются достаточным основанием для уничтожения самих институтов правосудия.)

Аналогия со следствием позволяет понять и то, что «право судить» об этих вопросах следует оставлять не «за своими», а за компетентными людьми. Которые, разумеется, должны быть в известной мере «своими» — хотя бы потому, что суд чужих в таких вопросах столь же немыслим, как и, скажем, участие преступников в следственных мероприятиях.

Разумеется, аналогия условна: речь идет не о реальном «следствии по делу», а об исследованиях вопроса.

Впрочем, ничего особенно оригинального в тематике таких исследований нет. Например, понятия «антиамериканизма» и «антиамериканского сообщества» являются вполне обсуждаемыми. Еще более известен «антисемитизм», существует множество исследований по «антисемитским сообществам», где предлагается множество остроумных и глубоких теорий «антисемитизма» и его корней. Я хотел бы видеть столь же подробные и интересные исследования русофобии.

Начну с конца. Бжезинского никак нельзя вычеркнуть из списка, потому что Нерусь определяется именно как сообщество людей, для которых ненависть к русским является частью идентичности. Но, если угодно, оставим его в покое.

Теперь о критериях. Душа человека, конечно, потемки — хотя, как уже было сказано выше, и в этих потемках иногда разбираются. Но изучение культур (включая субкультуры) — это не столь уж сложное дело. Так вот, если данная культура (или субкультура) требует от всякого разделяющего ее человека чего-то явно русофобского (замечаю — русофобского не с «моей личной точки зрения», а с точки зрения незаинтересованного наблюдателя: нам же не составит большого труда диагностировать, к примеру, франкофобию в сочинениях немецких националистов XIX века?), то данное сообщество принадлежит к Неруси. (Ну хотя бы: если в некотором сообществе принято — все примеры условные! — называть русских «тупыми пьющими свиньями» и «неверными собаками», дружеские и тем более родственные отношения с русскими осуждаются вплоть до изгнания из сообщества, а убийство или ограбление русских — приветствуются и даже являются предметом похвальбы.)

Тут, конечно, важны критерии системности и связь с идентичностью. Например, некоторое сообщество могут охватить русофобские настроения, которые, однако, могут и перемениться. Но идентичность так просто не меняется. Поэтому я ввел бы дополнительное условие: люди и сообщества, относящиеся к Неруси, ненавидят Россию и русских (и вредят им чем могут) даже тогда, когда для этого нет никаких внешних причин (и, более того, есть причины для противоположного отношения). Это тот же самый критерий, который применяется для определения «истинного антисемитизма»: настоящий антисемит ненавидит евреев, даже если они не представляют для него угрозы и не являются конкурентами.

Так, «русская интеллигенция» является русофобским сообществом — именно потому, что ненависть и презрение к «этой стране» является для нее определяющим фактором групповой идентичности. Доказать это просто: спросите (хотя бы себя), считают ли современные интеллигенты «своими» хотя бы тех же Солженицына или Шафаревича? Заметим, что это люди, вроде бы по всем параметрам «относящиеся к интеллигенции» — по всем, кроме одного-единственного. С другой стороны, интеллигенты готовы признать «приличным человеком» практически всякого, кто легко выговаривает слова «эта страна».

Впрочем, об этом подробнее.