такое состояние вошел… Оступился на краю, только Мандолина и осталась. А дальше ты уже знаешь. Мне там задерживаться уже не невыносимо было…

— Будешь теперь здесь время коротать? Сомневаюсь, что бездействие тебе приносит покой и удовлетворение. Мы в один день вышли, еще можешь успеть на вершину.

Эшли хмурится, изображает неподдельную скорбь на лице, годную для самых душещипательных сцен в мелодрамах и трагедиях. Произносит, глядя в пустоту:

— Годы уже не те, старый совсем стал. Вот гляди, уже седина пробивается, — он снимает пеструю шапку, являя моему взору действительно белую прядь. — Мне уже поздно высоты покорять, и смысла в этом больше не стало, вместе с Валиком.

— Какой же ты старый. Может лет на десять меня раньше родился, — говорю, и невольно кривлюсь от оплошности, вспомнив, что с погруженными лучше о прошлом молчать.

— Ошибаешься, — шепчет Эшли, снова ложась. — Уже настолько стар, что на пороге стою. И за мной черный проводник три дня назад явился, даже сейчас вверху кружит, — хиппи указывает куда-то вверх, хотя лично мне ничего не видно. — Вон он, ждет, когда меня можно будет унести туда, за грань, где Валик…

— По-моему ты драматизируешь. Прекращай это представление, — не желаю заниматься спасением душ, но ощущаю своеобразный долг перед собратом по искусству, пусть и барабанщиком. — Если ты о вороне, так за мной тоже один увязался. Стараюсь игнорировать.

— Это моя вина. Нет дальше дороги без менестреля. Точнее есть путь, но последний. Сам за мной явится. Валентин был прав, говоря о необходимости перемен, чего мы только не повидали, и уже видели вершину, к которой, на самом деле, не собирались, но теперь уже поздно локти кусать.

У меня, в прямом смысле, опускаются руки от бессилия. Жалко бросать заблудшего человека. Собирался поступить грубо, но вспоминаю хорошую фразу, услышанную в юности:

— Слишком много людей ломаются, даже не подозревая о том, насколько близко к успеху они были в тот момент, когда упали духом, — Эшли замирает, потом садится вертикально, и мне хочется продолжить. — Видимо ты нуждаешься в ведущем. Пойми, ты сам себя ограничиваешь, а потерянные спутники, смыслы, время, вера в собственное бессилие, все это самооправдания. Лично спасать тебя не буду, ибо моим попутчикам как-то не везет со мной, что-нибудь придумаю.

Сам не знаю, что на меня нашло. Прохожусь по лагерю, замечаю группу людей с более-менее ясными взорами. Объясняю ситуацию. Они соглашаются принять пополнение, если чудачить не станет. Внутренне восхищаюсь великодушию глубоко погруженных, но виду не подаю. Возвращаюсь к Эшли, которому поздно. Он соглашается, даже благодарность выражает, а потом вновь начинает грустить, и спешно лезет в криво поставленную палатку. Выкатывается спиной вперед с мандолиной в руках.

— Сделай последнюю милость, — говорит не старый хиппи. — Купи инструмент, — в ответ на мое недоумение он продолжает. — Если отдам так, ты ее ценить не будешь. Дело в том, что у Синих на стоянке сплетни про тебя послушал, знаю, ты играешь. Нести мне тяжело, выбросить жалко, отдать, значит равновесие нарушить. А так у меня монеты на пайки появятся. Уже давно все растратил, и будет на что Валика помянуть.

— Помянуть, гм… — решаю не объяснять барабанщику техническую сторону местного бытия, но с предложением соглашаюсь. — Возьму. На самом деле мне недавно хотелось. Музыку оставил, но игра до сих пор душу тешит, успокаивает, — протягиваю Эшли весь мешочек с монетами. — Мне на вершине уже не понадобятся. Глупо их до конца с собой нести, а так на пользу пойдут.

Лицо хиппи проясняется, возникает живость во взгляде, даже спина выпрямляется. Мне думается, что он так бы и долежал до самого отлета в форме кокона, не случись у меня недоразумение с картой. Наверно без контраста эмоций и событий мои слова не дошли бы до его сжатого сознания, но сейчас этот уставший от самобичевания человек действительно воспрял духом. Мне пора подумать о своем собственном восхождении. Коротко прощаюсь, беру необычно большую мандолину с затейливой росписью, привычно перебираю струны, остаюсь доволен. Думаю, что хоть время и потерял, ввязавшись разом в три события, едва отстраненность сохранив, зато внутри хорошо, и ворона поблизости не видать.

Замысел победы

Два сыгранных аккорда моментально привлекают внимание отдыхающих путников. Мысленно ругаюсь за несдержанность, ибо мог бы потерпеть, позже с инструментом разобраться, а теперь будь добр, исполняй долг менестреля, который у нашего брата в подкорку записан. Решаю немного порадовать народ игрой высокого класса, но не долго, пару произведений, не более. Время наверстаю, если идти быстрее и до темноты. Сажусь в круг молодых путешественников, на отполированное сотнями штанами бревно вместо скамьи. Слышу привычные просьбы неопытных в настоящем искусстве людей, и молча начинаю одну из лирических, но ярких мелодий. Меня с упоением слушают, даже глаза прикрыли. Перехожу ко второй и третьей, вводя людей в состояние эйфории, и вовремя спохватываюсь, завершаю концерт.

Собираюсь, в буквальном смысле, откланяться и уйти, но девушка с толстой косой и классическим профилем лица, которая первой позвала меня, удерживает за руку. Даже не удивляюсь заслуженному угощению. Режим сбился, но хоть какая-то компенсация. Мне вручают сразу две тарелки с пророщенной кашей, щедро засыпанной ягодами. Мысленно смеюсь над вездесущей шелковицей и радуюсь сладкой вишне, непроизвольно спрашивая, где такое чудо нашли. На краю сознания тихо зудит мысль об оставленном контейнере, но гоню ее прочь. Ненадолго забываюсь. Тем временем мои благодарные слушатели неустанно говорят, вспомнив о самом насущном.

Загорелый и сухощавый мужчина, просит тишины, и начинает выкладывать свои соображения:

— Еще раз говорю. Выходим этой ночью с фонарями, если лениться не будем, вечером окажемся у восточной стены, а на следующий день подниматься будем. Нельзя время разбивать. По полной выложимся, даром что ли, лучшее снаряжение взяли, зато подняться до средней полки успеем. Вы же не хотите прямо на стене ночевать.

Его речь подхватывает молодая особа, одетая в ярко-оранжевый костюм, явно дорогой:

— Согласна, нечего в палатках вылеживать. Еще предлагаю взять только энергетики и стимуляторы. Помните, группа Даньки с полными рюкзаками ушла, и толку-то. Все сожрали, вернулись и дыры на одежде теперь латают, — она поворачивается к загорелому человеку. — Мишаня, мы ведь за два дня управимся? Мне хочется быстро.

В разговор вступает паренек, который без стеснения задремал под мои мелодии:

— Опрометчиво друзья мои, опрометчиво. Второй день одно и то же мелете. Мало ли как другие пролетают, и где гарантии, что нам повезет. Может, три дня карабкаться будем, всякое бывает, тем более на восточной стене. Чего только про нее не наслушался.

— По тем