– Как две живые клюки, – вырвалось у Мальфрид.

– Если она вздумает сделать клюку из меня, я не буду против.

Узнав Бера получше, Мальфрид больше не удивлялась, что он полез в берлогу колдуна-оборотня в глухих лесах чужого края ради девушки, которую до того в глаза не видел. Свой род он ценил превыше всего на свете и готов был сделать все возможное ради любого, в ком текла эта кровь. Бер был старше Мальфрид на три с половиной года, и она относилась к нему скорее как к брату, чем как к дяде. Да и он вспоминал о том, что на поколение старше, только если в споре у него кончались другие доводы. Они хорошо ладили, но чем дальше, тем больше Мальфрид боялась, что Сванхейд и Бер узнают ее главную тайну. Позор отравил ей жизнь в Киеве и в Плескове, где все знали, какой густой сетью взаимных обид, подозрений и оскорблений опутана семья. А здесь, в Хольмгарде, никто об этом не думал. Мальфрид не видела в глазах Сванхейд молчаливой жалости вперемешку со стыдом, как у матери, и в душу ее почти вернулся покой. Сванхейд многое повидала за долгий век, и Мальфрид передавалась ее готовность принимать все как есть и строить жизнь дальше, не тратя времени на сожаления, упреки и споры, кто в чем виноват.

Тревожили ее лишь думы о будущем. Пока еще Колосок был так мал, что никого не мог назвать мамой, и если Мальфрид брала понянчить ребенка своей служанки, никто не видел в этом ничего особенного. Разве что пошутит кто-нибудь: дескать, своих не терпится качать… Но дитя вырастет. Нельзя будет держать от него в тайне, кто его мать. Насовсем дарить свое дитя служанке Мальфрид вовсе не собиралась. А со временем не только ее сын, но и все должны будут узнать, кто его отец. Без этого ему не выйти на свою настоящую дорогу, не занять достойное место в роду, что владеет бесчисленными землями меж двух морей.

– Я бы хотела здесь остаться навсегда, – сказала Мальфрид, глядя, как играет солнце на широкой синеве Волхова. – Если переживу Купальскую ночь.

– Переживешь.

– Но ведь если я не справлюсь, спасать… нельзя?

– Нельзя. Но тебя не надо будет спасать. Мы заплатили Перыни за то, что тебя увезут не далее чем на перестрел.

– Заплатили?

– Ну я же вчера отвез туда чашу из серебра, ты ее видела.

– Видела…

– Дедичу в руки отдал. С низким поклоном от нас и от тебя.

Мальфрид и правда видела вчера серебряную чашу, которую Сванхейд отыскала в ларях спального чулана. Чаша была высотой с девичью ладонь, очертаниями похожая на яйцо со срезанными концами, а бока ее покрывал чеканный варяжский узор в виде змеев с волчьими головами.

– Твоя жизнь будет в руках Дедича. Ведь это ему решать, как далеко лодка отойдет. Если он завезет тебя на середину реки, это верная смерть, оттуда ни одна девка не доплывет. Но раз чашу он принял, то этого не будет. Отвезут недалеко. А ты хорошо держишься на воде. Главное, помни: не надо бороться с течением, чтобы не тратить зря силы. Тебе вовсе не нужно выйти на берег там же, где отплыли. Пусть тебя снесет хоть к Ильмериной могиле, не беда. Главное, чтобы ты вышла на берег, вот и все.

Мальфрид сжала его запястье – широкое, надежное. Словно обещала: все будет хорошо. На его белой коже успел появиться золотистый загар, отчего лучше стали видны светлые волоски на руке, и это казалось ей красивым.

Она знала, что в душе Бер волнуется за ее «свадьбу с Волхом» не меньше нее самой. Тревога его была тем сильнее, что он никак не сможет вмешаться и помочь. Рассчитывая укрепить связи с Перынью, хозяева Хольмгарда все же не могли знать, что сами жрецы думают об этом. Не сочтут ли они случай удобным, чтобы порадовать властелина северных вод такой богатой жертвой, как дева знатнейшего варяжского рода, им самим чужая? Но Мальфрид об этих сомнениях не ведала и верила, что справится. Теперь, когда жизнь наконец прибила ее к доброму берегу, было бы слишком глупо так быстро с ней расстаться.

– Пойдем, – Бер поднялся с песка и, взяв Мальфрид за руку, потянул вверх.

Она вскочила и обняла его за шею, крепко-крепко, словно стараясь удержать свое счастье. Как же все-таки ей повезло, что Сванхейд надумала отправить Бера за ней в лес! Когда Мальфрид жила у Князя-Медведя, ей казалось, что все не так уж плохо – трудно, но переносимо. Теперь, оглядываясь назад, она дивилась, как не умерла от тоски одиночества и непосильных трудов, оторванная от всего рода людского, в глуши, наедине с молчаливым волхвом-оборотнем – пусть и благожелательным к ней, но чужим и чуждым существом. Со дня выбора невесты Волхова ее не оставляло скрытое возбуждение, замешанное на тревоге и трепете перед священными тайнами. Ветер над Волховой могилой, игра Дедича, весь обряд растревожили ее чувства, оставили томление, жажду жизни, радости, удовольствий взаимной любви.

Бер было обнял ее в ответ, но тут же попытался отстраниться.

– Мальфи, отстань, – со снисходительным упреком сказал он. – Я твой родич.

– С каких пор своих родичей нельзя обнимать? – Мальфрид слегка отодвинулась, чтобы взглянуть ему в лицо, но руки с его плеч не убрала. – Что тебе не нравится?

– Когда ты так ко мне липнешь, я вовсе не чувствую, что мы родня. А совсем наоборот.

На миг Бер прижал ее к себе и слегка толкнул бедрами, намекая, что имеет в виду, и Мальфрид пронизал жаркий трепет.

– Но так не годится, – Бер отпустил ее. – Вот был бы моим отцом не мой отец, а Сигват – тогда другое дело. У нас было бы седьмое колено.

– И что тогда? – со стесненным дыханием прошептала она.

– Я бы сам женился на тебе. И больше не пришлось бы беспокоиться, что делать с тобой и твоим… головастиком.

– Сам ты головастик! – фыркнула Мальфрид, не зная, чувствовать себя польщенной или обидеться.

– Где бы ты его ни раздобыла. Раз уж ты не хочешь говорить.

– Ты муж редкого благоразумия и благородства! – Мальфрид вытянула губы трубочкой, будто собираясь наградить его поцелуем.

– Ну вот, и я дождался великой славы! Думал, так никто и не заметит моих несравненных достоинств.

– Я замечаю, – Мальфрид погладила его по шее. – Все до одного.

Бер тряхнул головой, будто желая сбросить ее ладонь. Но она чувствовала, что ее ласки его приятно волнуют и он вовсе не рвется от них избавиться. Взгляд его скользил по ее груди, ясно проступающей под сорочкой, с вовсе не родственным выражением. Несмотря на тяжеловесные черты лица и загнутый книзу кончик носа, Бер казался ей очень привлекательным, и она не раз уже пожалела об их слишком близком родстве. Особенно после того, что он сейчас сказал…

Однажды она уже на этом обожглась, напомнила себе Мальфрид. Не стоит совершать ту же ошибку дважды.

– Что ты на меня пялишься? – с вызовом прошептала она, повторяя его слова. – Я слеплена как все девки, и не говори мне, что для тут есть что-то новое.

Он поднял глаза к ее лицу. Вопреки решительным и разумным речам, в его голубых глазах под светлыми бровями отражалось желание – и ожидание. Он сказал нет, но в душе жалел о собственном благоразумии. Его грудь часто вздымалась под ее ладонью.