и настоящая, которую не нужно было разъяснять и растолковывать; мы все знали, что он о нас печётся, и никто нас в этом не мог разубедить; мы были так преданы ему, но не за отметки, а за его справедливость и честность, которые видели в нём; а вот некоторые девочки, которые раньше учились только на пятёрки, недолюбливали Вадима, предчувствуя, что им не светит получить очередную похвальную грамоту за год.

В его преподавании учеников привлекали не столько блестящая форма изложения и великолепное владение материалом, как то, что он раскрывал, доводил до нашего сознания яркие гуманистические идеи русской литературы; часто, излагая материал, он пользовался своими институтскими конспектами, которые мы видели у него в руках, исподволь готовил нас к поступлению в вузы, где были огромные конкурсы; например, знакомил нас со статьями Добролюбова, а изучая произведения Чернышевского, он подробно, иногда помимо уроков, знакомил не только с неординарной биографией революционера-демократа, но и с его диссертацией «Эстетические отношения искусства к действительности», логика и стиль которой произвели на меня сильное впечатление; знакомил с рассказами и повестями Гоголя, с гражданской поэзией Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Шевченко; он наиболее ярко и полно выразил Маяковского как поэта эпохи, особенно за его дореволюционные стихи, осуждающие буржуазную мораль и его растущее презрение к буржуазным ценностям; теперь изучение словесности стало увлекательным и серьёзным делом; «пока молод, сердцем ты чистым слова впитывай и вверяйся мудрейшим, запах, который впитал ещё новый сосуд, сохранится долгое время» (Гораций); художественная литература перестала быть в моих глазах только развлечением; учитель сумел разжечь и раздуть наши душевные эмоции в яркое пламя; у него было инстинктивное чутьё юности и талант; всё, что он говорил и делал, приобретало в наших глазах особенное значение; в душе моей до сих пор, как аромат цветка, сохранилось особое ощущение, которое я уносил с собой после уроков литературы, ощущение любви, уважения, молодой радости раскрывающегося ума и благодарности за эту радость; но этим не ограничивалось его влияние на нас, учитель приводил нам слова Анатолия Франса: «Не считайте себя незваными гостями на пиру мудрецов, займите там уготованное вам место. И тогда, с глазу на глаз с прекрасными творениями поэтов, учёных, артистов, историков всех времён и народов, вы правильно оцените свои способности, и вашим взорам откроются новые, широкие, неведомые горизонты».

Мы замечали, что Вадиму нравилось общение с ребятами нашего класса, которые, несмотря на свои разные способности, были развитыми, весёлыми, благодарными своему учителю за науку; я много фотографировал всех, особенно во время демонстраций 1 мая и 7 ноября, и в моём альбоме сохранилась наглядная память об учителе, обладающем мягкой улыбкой; часто во время нашего общения вне школы, Учитель, хорошо понимавший шутку и юмор, заразительно смеялся, и тогда от его серьёзности, о которой я говорил выше, не оставалось следа; он не был для нас машиной, задающей уроки, а был человеком, в жизни которого мы принимали как бы некоторое участие. Однажды в классе мы стали договариваться о воскресной лыжной прогулке в Забоку, и Вадим высказал пожелание присоединиться к нам; когда мы увидели его на лыжах, то поняли, что ходить не умеет, плохо передвигается на лыжах и всё время был в хвосте группы; тем не менее, мы показали ему, как надо двигаться и у него стало лучше получаться; в Забоке скатывались с невысокого берега старицы соорудив маленький трамплин; рыхлого снега очень много, и выбираться наверх нелегко; Вадим тоже скатывался с горки, где не было трамплина, падал, мы помогали ему поправить крепления, он упорно поднимался наверх, правда, дураками мы были: подсмеивались по поводу его неумения; а однажды вообще оставили его одного, когда он упал и копошился в снегу; подумали: вылезет и доберётся самостоятельно, развернулись и ушли домой; в понедельник на уроке литературы он вызвал первым Виталия и, не дослушав ответ, поставил не двойку, а кол; такая же участь постигла всех «лыжников» – это была его месть за то, что бросили его в лесу одного; обиды на него не было, ведь мы понимали, что он «выпускал пар» за вчерашнее; остальные ученики в классе были в недоумении, нам же стало стыдно за себя, а эти колы в дневнике всё время напоминали о неблаговидном поступке; и опять проявилась в нас эта злосчастная послевоенная мальчишеская жестокость: мы были грубыми подростками, рожденными в грубой действительности; вспоминать всё это тяжело, но уже ничего не исправишь; как ни совестно мне в этом признаться, всё это врезалось в мою память; в дальнейшем Вадим часто катался с нами, постепенно эти эпизоды исчезали из памяти, но какая-то ниточка своеобразной симпатии, завязавшейся между новым учителем и классом, осталась; он вызывал совершенно особый душевный настрой, который непреднамеренным контрастом оттенял и подчёркивал обычный строй школьной жизни; мы это хорошо чувствовали и сильно уважали учителя; так учил он нас изо дня в день два года этот достойный человек, которого я рекомендую не исключать со счёта при перечне наших школьных праведников; влияние его на меня было огромным, это был высокообразованный и доброжелательный человек, которому я обязан больше всех; именно Вадиму я пожизненно благодарен за то, что он, как апостол Пётр, открыл своим ключом дверь, за которой хранится лучшее, что создал человек, водя пером по бумаге; место входа у каждого человека своё собственное: но я ни разу не встретил человека, который самостоятельно, без учителя – книжного или реального, – смог бы найти этот вход, да и не все и находят.

Появление в девятом классе нового учителя и его действия совпали по времени с моим стремлением подтянуть учёбу вообще, чтобы не быть в отстающих; ведь до девятого класса я учился откровенно плохо и, хотя изредка переживал по поводу двоек и троек, но фанатично увлекаясь спортом, быстро проходили это переживания; переходил из класса в класс, да и ладно; но после того, как я осенью на городской школьной спартакиаде заслужил «взрослый» значок ГТО, стал игроком сборной школы по баскетболу, не говоря о лидерстве в лёгкой атлетике, задумался, и с некоторым изумлением для себя, во время зимних каникул 1953 г. вдруг осознал: «Почему же я, опережая в классе всех ребят в спортивных достижениях, являюсь вечным троечником и по учёбе плетусь в хвосте?». Стало мне обидно, ведь лидерство и волю я в себе уже воспитал, неужели не смогу справиться с учёбой? Рассуждать научил меня Вадим, и это тоже помогло мне задуматься о себе; «Разум растёт у людей в соответствии с мира познаньем» (Пушкин); я решил преодолеть укоренившуюся во мне робость,