Патрик сказал задумчиво:

— А ты не думала, что это довольно странно? В этой истории две совершенно несходные, неподходящие пары. Я бы даже сказал — неправдоподобные: Александра с Андерсом и Джулия с Нелли. Что у них общего? Что их может объединять? Где наименьший общий знаменатель? Если мы найдем это отсутствующее звено, то, думаю, отыщем разгадку.

— Алекс? Может быть, Алекс — этот наименьший общий знаменатель?

— Нет, — сказал Патрик. — Я думаю, это слишком просто. Здесь что-то другое, что-то такое, чего мы не видим или не понимаем. — Он выразительно махнул вилкой. — И кроме того, у нас есть еще Нильс Лоренс или, правильнее сказать, его исчезновение. Ты ведь тогда жила во Фьельбаке. Что ты об этом помнишь?

— Мне тогда было совсем немного лет, а детям никто ничего не рассказывает. Но, как я припоминаю, вовсю шушукались.

— Шушукались?

— Да, ну, ты понимаешь, когда я входила в комнату, то разговор прекращался. Взрослые старались разговаривать вполголоса — ш-ш-ш, чтобы ребенок не услышал, ну и все такое. Другими словами, я знаю только, что, когда Нильс пропал, ходила масса всяких разговоров. Я была маленькая и ничего не узнала.

— Хм, мне стоит в этом покопаться поглубже: надо включить это в список дел на завтра. А сейчас я на ужине дома у женщины, которая не только красивая, но и умеет готовить фантастически вкусную еду. Тост за хозяйку.

Патрик поднял бокал, и у Эрики потеплело на душе от комплимента. Конечно, не от той его части, что она хорошо готовит, а что она красивая. Подумать только, насколько все было бы проще, если бы люди могли читать мысли друг друга. Все эти игры стали бы ненужными. А пока она сидит и надеется, что Патрик как-нибудь намекнет, интересует она его или нет. Рисковать и бросаться сломя голову хорошо в подростковом возрасте, но с годами ты начинаешь чувствовать, что сердце становится все более и более ранимым, боль ощущается все сильнее, а вреда от излишней веры в свои силы все больше.

Патрик три раза сходил за добавкой, и они оставили тему внезапной смерти Алекс и вместо этого начали обсуждать мечты, жизнь, потери и разные мировые проблемы. В итоге они разместились на веранде, чтобы животы слегка отдохнули перед десертом. Они сидели на разных концах дивана и прихлебывали вино. Бутылка номер два скоро подошла к концу, и оба чувствовали, что опьянели. Руки и ноги отяжелели, а голову, казалось, обмотали слоем мягкой ваты. За окнами опустилась беспросветно черная ночь, на небе не было ни единой звездочки. Из-за плотной, почти осязаемой темноты вокруг дома им казалось, что они находятся в каком-то большом коконе. Полная иллюзия того, что они остались одни на земле. Эрика не могла припомнить, чтобы хоть раз в жизни она чувствовала себя до такой степени дома, такой умиротворенной. Она махнула рукой с бокалом вокруг и показала жестом, о чем говорит.

— А ты можешь понять, что Анна хочет продать это? Это не просто самый красивый дом на свете, в его стенах — целая история. Я говорю не только про меня и Анну, я говорю сейчас о тех, кто жил здесь до нас. Ты знаешь, этот дом много-много лет назад для себя и своей семьи построил один капитан — Вильхельм Янссон. История вообще-то довольно грустная, как и многие здешние истории. Он построил дом для себя и своей молодой жены Иды. Со временем у них родилось пятеро детей, но при родах шестого ребенка Ида умерла. А в те времена не было даже такого понятия — отец-одиночка, так что капитан Янссон обратился к своей старшей сестре и попросил ее переехать сюда, чтобы присматривать за детьми, пока он будет плавать по семи морям и всем океанам. Его сестра Хильда оказалась не лучшим выбором на роль матери для его детей. Она была самой религиозной женщиной в здешних краях, и, учитывая тогдашнее отношение к церкви, трудно даже представить, что это значило. Стоило детям чуть пошевелиться, как их тут же обвиняли в грехе, и набожная, безжалостная Хильда порола их кнутом. Сейчас бы ее, по всей вероятности, назвали садисткой, но в те времена было вполне обычным делом прикрывать такие вещи религиозным воспитанием.

Капитан Янссон слишком редко бывал дома, чтобы замечать, как плохо его детям, но у него имелись свои причины. На его взгляд, детей воспитывала не чужая женщина, а свой родительский долг он видел в том, чтобы у детей была крыша над головой и еда на столе. Так продолжалось до тех пор, пока однажды он не вернулся домой и не обнаружил, что младшая девочка Мэрта уже неделю ходит со сломанной рукой, а Хильде на это наплевать. Янссон пинками выгнал ее из дома. Надо отдать ему должное, он показал себя довольно предприимчивым: быстренько провел смотр одиноких женщин по всей округе, чтобы найти подходящую мачеху детям. И на этот раз сделал хороший выбор. Менее чем через два месяца он женился на настоящей крестьянской дочери Лине Монс. Дети пришлись ей по сердцу, и она полюбила их, как своих собственных. Потом у них с Янссоном родилось еще семеро, так что жили они, должно быть, в большой тесноте. А если кругом посмотреть повнимательнее, то можно увидеть их следы: царапины, зазубрины, дырочки — повсюду в доме.

— А как получилось, что твой папа купил дом?

— Дети со временем разъехались по свету кто куда, капитан Янссон и его Лина, которые были очень привязаны друг к другу, умерли чуть ли не в один день. Единственный, кто остался в доме, — так это старший сын Аллан. Он никогда не был женат, а когда состарился, ему стало тяжело одному управляться с домом, и поэтому он решил его продать. В то время папа как раз женился на маме, и они подыскивали дом. Папа мне потом рассказывал, что он полюбил этот дом с первого взгляда и не колебался ни секунды.

И когда Аллан продал папе дом, он оставил также и его историю, историю дома, историю своей семьи. Он сказал, что для него важно, чтобы папа знал, кто жил в этом доме, и оставил бумаги, письма, которые капитан Янссон посылал со всех концов света сначала своей жене Иде, а потом Лине. Оставил он также и кнут, которым Хильда наказывала детей. Он все еще висит внизу, в подвале. Когда мы с Анной были маленькими, то спускались вниз посмотреть на него. Мы слышали про Хильду и пытались представить, что чувствуешь, когда твою голую кожу хлещут кнутом. И нам было очень жалко маленьких детей, с которыми обращались так жестоко.

Эрика посмотрела на Патрика и потом продолжила:

— Ты понимаешь теперь, почему у меня так щемит сердце, когда я думаю о том, что дом продадут? Если это случится, то больше никогда, никогда его не вернем. Это будет окончательно. Мне становится плохо, когда я думаю, что какой-нибудь упакованный стокгольмец будет здесь топтаться, циклевать полы, клеить новые обои с корабликами, не говоря уже о панорамном окне, которое обязательно появится здесь вместо веранды быстрее, чем я успею сказать «безвкусица». И никто, конечно, не позаботится о том, чтобы сохранить карандашные отметки, оставшиеся на косяке, — там Лина каждый год отмечала, на сколько дети выросли. И никому не будет интересно читать письма капитана Янссона, в которых он пытается рассказать своим женам, никогда не выезжавшим никуда дальше местного прихода, как выглядит южное море. Их история исчезнет, и тогда этот дом станет просто… домом. Самым обычным домом — очаровательным, но без души.