Эсме поправилась и оживилась. Я начал иногда встречаться с Ледой. Наступила весна. Мы с Эсме отправились на холмы. Мы ели имам-байялды под ароматными тутовыми деревьями, наблюдая за пасущимися козами и овцами. Солнце серебрилось на бледно-сером небе, и стены деревенских домов окрашивались в нежные сиреневые, розовые или желтые тона. Уже зацветали кустарники. Далекое море было спокойным. Почтенный приморский пригород Константинополя мало напоминал желтые улочки киевских предместий. Пейзаж казался более экзотичным, более мусульманским. И все же мое детство вернулось: то уверенное, эгоцентричное детство, когда я начинал осознавать свои необычайные силы и придавать форму своим мечтам. Эсме слушала меня так, как всегда слушала Эсме, и я описывал великолепное будущее. Она задыхалась от восторга. Она широко открывала глаза. Она ценила мой ум и предсказывала мне удивительную карьеру, представляя себя моей верной спутницей. Потом она окунулась в собственные фантазии. Она воображала дома, которые у нас будут, когда мы разбогатеем, высчитывала, сколько слуг мы наймем, и так далее. Она давала мне все, что я получал от первой Эсме. Но эту Эсме я тоже не считал простой заменой. Я потерял одну и не вынес бы потери другой. Я постоянно заботился о ней. Я хотел, чтобы она развлекалась, была здорова, получала любимую еду, одежду, безделушки, чтобы наши любовные ласки приходились ей по вкусу, даже когда мне что-то не нравилось. Я знал, насколько опасна чрезмерная забота, и пытался избежать этой опасности. Эсме понимала, как я ее люблю и как много она значит для меня. Она ценила мою заботу, настоящую отцовскую заботу.

Я постепенно привыкал к Константинополю. Со сменой времен года город как будто становился более волшебным. К тому времени у меня появились друзья в доках, знакомые инженеры на кораблях, которые регулярно заходили в городскую гавань. Я оказывал услуги многим эмигрантам, все еще населявшим Перу. Их становилось все больше, потому что Красная армия заставляла добровольцев отступать. Некоторые русские теперь сражались вместе с греками в Анатолии. Другие вступили в банды, которые использовали войну в своих интересах. Кое-где группы ренегатов поступали на службу к мелким вождям. Целый отряд казаков «Волчья голова»[91] помогал устанавливать новый режим в Китае. Другие отправились в Африку, чтобы присоединиться к Иностранным легионам в Испании и во Франции. Некоторые белые офицеры даже предложили свои услуги индонезийским пиратам. Они отвернулись от нашего дела. Очень многие русские наемники были почти детьми, они знали лишь одно дело – войну. И они скорее продали бы свои мечи исламу, чем согласились жить на христианскую милостыню. У союзников, занятых собственными политическими махинациями, просто не оставалось времени на то, чтобы помочь нашей русской армии воссоединиться. Генералы ежедневно уезжали в Америку, якобы для того, чтобы читать лекции об ужасах большевизма, но на самом деле к родственникам в Торонто и Майами. Баронессе фон Рюкстуль повезло. В апреле она устроилась секретаршей в «Византию». Мы встречались два раза в неделю в ее комнатушке на верхнем этаже старого отеля. Китти в эти вечера брала частные уроки у мадам Крон, работавшей в американской школе. Мы все еще говорили об отъезде. Баронесса продолжала хлопотать о берлинской визе, но мы оба считали, что нам повезло по сравнению с тысячами несчастных, вынужденных бродить возле гавани и Галатского моста, продавая иконы и меха ухмыляющимся солдатам и морякам.

Кабаре в некоторых кварталах Гранд рю стали практически русскими. Благородные князья и княгини, которые до войны разучили несколько народных танцев, теперь исполняли их для пьяниц под аккомпанемент расстроенных балалаек, а изгнанники-казаки по вечерам демонстрировали свое умение обращаться с пистолетами и кнутами. Графы давали уроки верховой езды. Графини преподавали рисование и музыку. Люди из высшего света стали третьесортной цирковой труппой, в которой насчитывалось полмиллиона нищих. Быть русским в Константинополе значило быть посмешищем. Все русские по возможности предпочитали не упоминать о своей национальности. В некоторых случаях я именовался поляком или чехом. Иногда позволял людям думать, что я британец, француз, даже американец. Точно так же баронесса тщательно поддерживала свой немецкий стиль, хотя иногда забывала про «баронессу» (поскольку у всех русских были титулы) и становилась фрау фон Рюкстуль. Из-за смуглой кожи меня часто принимали за армянина, и не всегда разумно было это отрицать. Еще в мастерской Саркиса Михайловича я выучил несколько фраз, в основном технических терминов, и они оказались мне полезными. Армяне – не евреи, что бы там ни говорили. Они были очень дружелюбны по отношению ко мне, и некоторые даже называли меня племянником Куюмджана. Они поручали мне все более сложные задания, почти всегда гарантируя полную оплату. Пять или шесть паровых двигателей, принадлежавших владельцам паромов, вскоре стали мне до боли знакомы. Я многое узнал о морских кораблях и в особенности о пароходах. При всякой возможности я экспериментировал, внося небольшие усовершенствования в свои автомобильные проекты.

Вечерами мы с Эсме нанимали экипаж с извозчиком. Мы катались по Стамбулу или путешествовали по небольшим белым прибрежным дорогам, вьющимся вокруг чистого бирюзового Босфора и Мраморного моря. Небо было удивительно синим – прежде я считал этот цвет лишь фантазией живописцев. Мы хорошо питались в ресторанах близ лесистых заливов и крошечных рыбацких портов. Слушая томную турецкую музыку, мы наблюдали закат на фоне невероятных пейзажей. Весенние туманы неярко светились, особенно на рассвете и в сумерках, и мы видели, как холмы Скутари и Стамбула дрожат в медно-красной дымке. Константинополь был опасным хищником, украшенным драгоценными камнями. Он мог очаровать вас своей красотой, а затем внезапно сбить с ног, чтобы высосать кровь и душу. Его чудеса были потенциально опасными. Я зарабатывал хорошие деньги, мне поклонялась юная невеста, у меня была преданная любовница. Но я никогда не забывал, что мое истинное призвание – в другом месте, на энергичном Западе.

Положение союзников становилось все более и более шатким. Переговоры о мире продолжались. Европа была разделена, ее будущее определяли победители. Византийский город стал для них проблемой. Мы все чаще слышали о Мустафе Кемале и его прихвостнях, националистах, действовавших в столице. Многие французские и итальянские военные думали, что Константинополь должен остаться турецким, а не греческим. Греки, заявляли они, это просто англичане в белых юбках. Одни только британцы оказывали подлинную поддержку греческому делу, снабжая войска боеприпасами и кораблями. Британцы считали себя истинными наследниками традиции Гомера; таким образом, помогая Греции, они поддерживали собственные притязания. Но было ошибкой сражаться за контроль над проливами, в то время как ислам и большевизм угрожали прибрать к рукам Кавказ и Анатолию. Вместе они сформировали бы Красную Орду, более безжалостную и эффективную, чем армии Тамерлана или Аттилы, и способную выступить против христианского мира. Нет ничего безумного в предсказании, которое говорит о том, что когда-то на нас двинется армия Антихриста. Союзники выбились из сил, они сражались и одержали победу, но завтра эта победа покажется ничтожной. Взрывались горы, из алого пламени выходили армии ада. В бой вступил самодовольный Карфаген. Цитадели цивилизации подвергались нападениям со всех сторон. Запад должен укрепиться, восстановить свои силы! Подлинный враг до сих пор жив! Он уже приближается!