— Мам! — Это, громко хлопнув дверью, в мою комнату ворвался Викс. Горшочки с помадой и благовониями подпрыгнули на столе и еще какое-то время дрожали. Он стрелой пролетел сквозь толпу хористов, лютнистов, арфистов и прочих артистов Ларния, которые готовились к вечернему концерту. — Мам, мне можно на собачьи бои? В прошлый раз охотничий пес загрыз мастифа и выпустил ему кишки. Кровищи было, скажу я тебе…

— В таком случае, никаких собачьих боев. Даже не надейся.

— Но…

— Не спорь со мной!

Викс с надутым видом опустился рядом с моим столиком, и в следующий миг — дзынь! — флакон с розовой водой вдребезги разбился о мраморный пол.

— Это правда, что ты будешь петь перед самим императором? — спросил он.

— Правда. Когда вернусь, я расскажу тебе, как прошел пир.

Но Викс лишь пожал плечами. Его воображением владели не императоры, а гладиаторы.

— Ты вернешься поздно? — спросил он с надеждой в голосе.

— Не слишком, — ответила я и взъерошила ему волосы. — К этому времени ты уже должен быть в постели, в противном случае, тебя ждет хороший нагоняй.

— Почему у тебя всегда чешутся руки меня отлупить? — спросил у меня сын. — Никого так часто не наказывают, как ты меня.

— Просто другие дети ведут себя смирно, Верцингеторикс.

— Погоди, пока я вырасту. Тогда ты не сможешь отпускать мне оплеухи. Я стану большим и сильным гладиатором, и тебе придется считаться со мной.

С этими словами он принялся скакать по комнате, потрясая воображаемым мечом. У меня защипало в глазах. Все, что ему нужно, — это учебный деревянный меч, пыльная арена, пара серых глаз и дружеское приветствие. Я протянула руку и привлекла сына к себе. В ноздри мне тотчас ударил запах моря, что означало, что он без моего ведома бегал купаться в гавань и за это время мог подцепить добрую половину существующих в Италии болезней.

Но он увернулся из моих объятий, а заодно умудрился испортить мне прическу.

— Хватит меня целовать.

— Только в том случае, если ты будешь послушным ребенком.

— Ладно, буду.

— Свежо предание, — заметила проходившая мимо рабыня.

В наемном паланкине я добралась до местного дворца, куда накануне прибыл император. Мне ни разу не доводилось петь во дворцах, и как только я ступила на землю, как тотчас же вытаращила глаза, рассматривая его здание. Скорбь Домициана, судя по всему, плохо уживалась с роскошью. Выщербленные мозаики, пыльные статуи, половина залов погружены в темноту. Дорогу мне указывал управляющий, который сам в полумраке не раз наступал мне на ноги. Он привел меня в пустынный вестибюль, отгороженный от зала, где проходил пир, занавесом, и велел ждать. В это время в зале выступали жонглеры — подбрасывали вверх и ловили, перебрасывая из руки в руку, горящие факелы. После их номера должны были подать главное блюдо.

— Тея, — услышала я рядом с собой голос танцовщицы Клеопатры. По ее плечам рассыпались золотистые локоны. Одета она была в полупрозрачный наряд, усыпанный блестками. — Ты не могла бы одолжить мне свои серьги? У меня одна сломалась. Не могу же я предстать перед императором с голыми ушами!

— Если все остальное голое, какой толк переживать из-за ушей? — пошутила я, однако сняла с себя и с улыбкой протянула ей свои золотые капельки. Нам с ней частенько доводилось выступать вместе на пирах, и она всегда держала себя приветливо. — Главное, не забудь их на столике рядом с кроватью своего очередного мужчины.

— Если забуду, император подарит мне новые, — улыбнулась она. — Моя хозяйка подкупила секретаря, чтобы тот шепнул императору, что я, мол, копия Юлии. И тогда после пира император наверняка захочет, чтобы я разделила с ним ложе.

— Думаю, ты права, — согласилась я.

— Может, подсмотрим за ним? — предложила она и подмигнула мне.

Заглянув сквозь щелочку в занавесе в триклиний, я сначала подумала, что у меня что-то не то с глазами. Потому что за занавесом было темно. Я заморгала, и тогда увидела, что все вокруг черное. Черные мраморные стены, черные ложа с горой черных подушек, чернокожие африканские рабы в черных туниках, которые в жутковатом молчании вносили и выносили блюда.

— Весело, — заметила я. Разговоры за столом велись едва ли не шепотом, пламя в светильниках лишь слегка подрагивало, и даже яркие одежды и украшения гостей казались в этом мраке тоже почти черными.

— По крайней мере, ты одета в том же духе, — Клеопатра потеребила складку моего черного платья, затем снова вытянула шею из-за занавеса. — И это сам император? На самом первом ложе. Тот, который в доспехах?

— Нет, это префект Павлин Норбан.

Павлин выглядел здоровым и цветущим. На пальце у него было кольцо, а на шее цепь — знаки нового положения, и они, похоже, ничуть его не тяготили. Власть была ему к лицу. Я даже представить себе не могла, что новый чин так резко изменит его. В нем ничего не осталось от милого юноши, которого я когда-то знала. Я не видела его с тех пор, как он внезапно отбыл в Германию, где после блестящей победы стал правой рукой самого императора.

— А с ним рядом, выходит, это сам император? Тот, что в черной тунике? — Клеопатра поправила свои кудри. — Ничего, я помогу ему оторвать глаза от кубка.

По сигналу распорядителя она выбежала в триклиний, похожая на огненное пятно на фоне окружающей черноты, и принялась изгибаться, извиваться, кружиться. Когда наконец совершив грациозный прыжок, она в томной позе застыла на полу рядом с его ложем, глаза императора вспыхнули, но лишь на миг. Впрочем, даже этого мига было достаточно.

— Ты следующая, — крикнул мне распорядитель.

После Клеопатры вряд ли кому захочется слушать мое пение. Император даже не взглянул на меня, когда я вошла в зал со своей лирой. Правда, Павлин одарил меня улыбкой, значит, все-таки узнал, и мне тотчас вспомнилось его приятное общество. Я поклонилась ему и встала на возвышение, дожидаясь, когда рабы наконец разнесут следующее блюдо. Даже пищу сегодня подавали черного цвета — сине-черные устрицы из Британии, черный хлеб с оливками, иссиня-черные сливы в ониксовых чашах.

Мое появление было встречено рукоплесканиями, и я начала первую песню. Ларций наверняка поморщился бы, однако этот черный пир нуждался пусть даже в капельке веселья. Я пела для Павлина, он любил красивые мелодии. Увы, Павлин почти не поднимал на меня взгляд. Насупив брови, он наклонился к Домициану и о чем-то с ним перешептывался. Неужели они с ним друзья? Впрочем, бывают ли друзья у императоров? Особенно у таких, как Домициан? Даже до нас в Брундизии доходили слухи о его страхах перед возможными заговорами, о постоянных судах над изменниками. Нет, конечно, любой, кто правил Римом, имел все основания опасаться за свою жизнь. Ведь не секрет, что примерно половина императоров покинула этот мир не по своей воле.

Домициан оказался дороднее, нежели в день бракосочетания Юлии, когда я видела его впервые. Волосы на темени начинали редеть, однако щеки по-прежнему были румяны. На нем была простая черная туника без всякой вышивки, а единственным украшением — кольцо-печатка на пальце. Он даже не прикоснулся к своей черной тарелке, кубок с вином стоял на три четверти полон. Нет, он был не просто суров, он был мрачен. Впрочем, какое-то словцо Павлина на мгновение заставило его губы слегка растянуться в улыбке. И я сказала бы, что в ней было свое очарование.