chitay-knigi.com » Научная фантастика » Божественный и страшный аромат - Robert Kurvitz

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Перейти на страницу:
Я возвращаюсь в Граад. — поворачивается он к остальным. — Через два года в Мирове начнется революция, которая охватит весь мир, как пожар. Ее поражение определит всё последующее столетие. Сумерки человеческого разума, каждый следующий год которых темней предыдущего. — Человечек блуждает по комнате, как шаровая молния: кажется, что он вот-вот на кого-нибудь кинется. — Эта музыка доносится из его конца, сквозь полярную ночь. Она играет со звуковых носителей будущего. С магнитов! Но настоящий ее источник не там. Вы будете знаменитым, месье Митреси, ваша музыка дойдет до нас с правильной стороны, из-за предела, где вся материя превращается в память. Так звучит белый свет, сияющий в каждой тьме, свет, отменяющий все откровения. — Он поднимается на цыпочки перед критиком и говорит ему прямо в лицо: — Все откровения — все, говорю вам, — обратятся в ничто!

«Так».

Человечек оборачивается через плечо, как сова. Его взгляд шарит по комнате в поисках громоотвода и натыкается на графа. Композитор улыбается от уха до уха.

— Значит, я все-таки стану знаменитым? — спрашивает граф, задыхаясь от волнения. — Вы правда думаете, что так будет?

— Я в этом уверен. Ибо по ту сторону света…

— Ион! — прерывает его детский голос. — Ион, когда мы уже пойдем… — В дверях появляется маленький мальчик в нарядном костюме.

— Прошу меня извинить, — человечек жмет графу руку. — Для меня огромная честь познакомиться с человеком, чей разум принимает звуки столь яркие, что в их свете видна природа мира как совокупности памяти!

— Погодите! — смущается композитор. Он достает из внутреннего кармана редингота простой карандаш и ставит подпись на додекаэдре. Он долго тренировался это делать. — Кому его подписать?

— Иону Родионову, — улыбается человечек. Он взволнован.

— А вы, случайно, никуда не пишете?

— О, нет, я не критик, — человечек берет многогранник в руки: от восторга он даже прослезился. — Я учитель математики.

— Конечно! — надувшись, фыркает критик у дверей.

Но учитель проходит мимо, не слыша его. Он берет за руку маленького ученика, ждущего за дверью.

— Пойдем, Амброзиус! — говорит он. — Правда, красивый многогранник?

Месяц спустя, в восьмистах километрах от Ревашоля, в Великом Синем, на самом краю архипелага.

Ветер злобно треплет парус яхты. Ткань хлопает, ветер оглушительно воет. Сейчас конец февраля, madrugada – последний темно-синий час перед восходом солнца. Океан серебрится под темным небом, одинокая яхта лавирует между льдин. Ледяная глыба проплывает за перилами, дымясь в темноте. На палубе стоит граф Эмиль де Перуз-Митреси. На нём тот же черный редингот, нестираный и потертый. Его волосы развеваются на ветру, красные от холода руки застыли на штурвале.

— Провались, Ревашоль! Чтоб ты сгорел! — кричит он ветру. — Я знаю, что это грандиозно, мир знает, что это грандиозно! А вы кто такие?

Яхта налетает на льдину. Лед оглушительно скрежещет по деревянному борту. Граф зубами вытаскивает пробку из бутылки со спиртом.

— Непонятно?! — выкрикивает он и делает глоток. — Я принес вам музыку сфер, а вам — непонятно?! Сами вы непонятные, скоты!

Перед ним, по ту сторону огромного мрачного мира, встает солнце. Это зрелище потрясает. Снопы холодных светло-серых лучей расходятся в стороны, будто корона. Солнце восходит сквозь Серость. Граф воздевает руки к небу; его захлестывает ни с чем не сравнимый звук времени. Он громче ветра, громче, чем треск сталкивающихся льдин. Брызгая слюной, граф поет свою любимую каденцию. Он сочинил ее сам. И голос Серости впереди звучит как аплодисменты, стоячие овации, топот десятков тысяч ног, свист и оглушительный грохот фейерверков, атом, который однажды взорвется в Ревашоле. Если и есть в мире что-то прекраснее написанной им музыки — это аплодисменты.

— Я знаменит! — кричит граф во весь голос. Я самый знаменитый музыкант всех времен! Все другие музыканты — ничто по сравнению со мной! Кто их знает?! Никто! А меня знают все!

Он допивает спирт и разбивает бутылку о палубу.

— Меня любят миллионы! — вопит он, в бреду простирая руку к Серости. — Миллионы и миллиарды, сотни тысяч миллиардов юных и влюбленных девушек любят меня и мою додекафоническую музыку! Любовь — это всё! Любовь — это свет! Свет — и больше ничего!

ПРИЛОЖЕНИЕ

Роберт Курвиц. МАТУШКА ХАНА

Предположительно — часть 11 главы, не вошедшая в окончательный вариант книги.

Источник: архив zaum.ee.

— Пожалуйста… — из-под очков Хана текут слезы. — Скажи, кто ты…

— Ты знаешь, кто я. — У вибрации детский голос, и он говорит ужасные вещи. Хан дрожит, забившись в угол коридора с трубкой в руке.

— Это не ты, это не ты, — кричит он. Наяву, его тело сотрясается от того, что происходит в его уме. Хан просыпается в слезах у себя в постели. В ухе гудит, явь кажется продолжением сна, только макет дирижабля снова в витрине, Надя больше не улыбается, а у Гон-Цзы в руке компас.

Пять минут спустя Алия Хан просыпается от грохота посуды на кухне. Она шарит рукой в изголовье кровати; загорается ночник с бахромой. Одетая в ночную рубашку женщина идет на кухню. Там, в темноте, спиной к двери, всхлипывает ее тридцатидвухлетний сын. Полный мужчина моет свою кофейную чашку, его спина вздрагивает.

Хан не отвечает, чашка падает в раковину, ручка откалывается.

— Сядь, я сама помою. — Мать отводит его к столу. — Сделать тебе чаю?

— Кофе. — Хан вытирает щеки. — Лучше кофе.

Старая женщина включает свет; в мойке шумит вода, мать моет любимую кружку сына — ту, на которой змеится между дюн последний путь Рамута Карзая. Потом она ставит на огонь чайник и садится рядом с Ханом.

— Я просил… — говорит он сквозь всхлипы, — …просил ее сказать, где они, но она не ответила.

— Кто — она?

— Молин. — Хан сглатывает. — Она звонила мне, и остальные тоже были там. Они говорили, чтобы я оставил их в покое. Что я их мучаю.

В кухне становится тихо. Чайник на плите начинает свистеть. Мать Хана встает из-за стола и ищет в шкафчике кофе.

— Ты ведь понимаешь, что это значит?

— У остальных всё получится. Но только не у меня…

— Нет, дорогой. — Алия ставит перед сыном кружку с кофе. — Это ты сам так себе говоришь. Ты сам знаешь, что тебе нужно делать. Тебе нужно не гоняться за этим вашим Зиги, не ездить по некромантам, а найти работу.

— Но у меня есть работа! — Хан отхлебывает из кружки. — Я ведущий специалист в своей области, я же тебе говорил!

— Может и так, но это ведь несерьезно! Я про настоящую работу. Если будешь сам о себе заботиться, то и девушки появятся. У меня есть одна идея, вот послушай! Утром ты пойдешь на биржу труда…

— Мам, ну я же сказал!

— Сперва дослушай! Прямо с утра ты пойдешь туда, попросишь о переподготовке и запишешься куда-нибудь! В конце концов, это бесплатно. Вот увидишь, у тебя сразу прибавится уверенности. Составишь себе расписание…

— Конечно, — мрачно усмехается Хан, — расписание…

—…а в пятницу встретишься с одной девушкой. Не упрямься, она очень милая. Агне очень приятная женщина, не думаю, что ее дочь тебя съест.

— Чья дочь?

— Ты меня совсем не слушаешь? Я тебе уже месяц говорю, что у моей сослуживицы дочь твоего возраста, и тоже одинокая. Она ужасно хочет с тобой познакомиться! Ты наденешь приличный костюм и рубашку и сводишь ее куда-нибудь поужинать.

Хан обхватывает голову руками:

— Ну и куда я ее свожу, мама… Поесть самсы в «Кебаб Абу-Бабу»? Или куда там меня отправят на переподготовку?

— Знаешь, что мы сделаем? Я дам тебе денег на расходы. Авансом. Ты сходишь на биржу труда, а сразу после этого забронируешь столик — в «Телефункене»! — Хитро улыбаясь, мать Хана ждет ответа.

Хан поднимает голову и вытирает нос платком.

— И как я, по-твоему, смогу это сделать?

Мать раскрывает перед

1 ... 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности