— Так что если не приду — не обижайся. Значит, в море ушли.

— Я понимаю, служба.

Ближе к вечеру неожиданно для Володи пришел командир лодки. Поздоровавшись, он присел на стул.

— Как ты?

— Иду на поправку.

— Это хорошо. Замполит на нового старпома в штаб стукнул о происшествии, дескать — халатность.

— Меня волной с палубы случайно смыло. Сам виноват — не привязался.

— Молодец, сам понял. Если кто из штаба придет, так и говори.

— Не мальчик, понимаю. Зачем лишние неприятности?

— Да, я насчет глубоководной торпедной стрельбы… Ты практику имел?

— Чисто теоретически. Я же на Балтике воевал, а там глубины сам знаешь какие. В училище рассказывали.

— А я вот в первый раз стрелял с твоей подачи. Получилось. Лодку подремонтировали. На легком корпусе пробоин от осколков глубинных бомб полно, ну да на скорость они не влияют.

Командир вытащил из кармана шинели пару шоколадок и положил их на тумбочку.

— Выздоравливай. Хороший ты мужик, жаль, что раньше не познакомились. Я постараюсь тебя из рядовых вытащить, на рули хотя бы посадить.

— Вместо боцмана?

— Рулевой-то нужен, да и посоветоваться, если припрет, будет не с кем. Дальше-то, после войны, как жить думаешь?

— Не знаю, не думал еще. Немца одолеть надо.

— Одолеем. После Курска немец уже не тот. Силен, слов нет, но не тот. И новинки постоянно появляются. Недавно наши столкнулись с акустической торпедой — по шуму винтов наводится. Немцы дали залп двумя торпедами по тральщику. Тот успел увернуться, думали — пронесло. А торпеды циркуляцию выписали — и в корму ему. «Коробочка» пополам и развалилась. Это в Карском море было, мне знакомый командир миноносца вчера рассказал — он людей из воды поднимал. Из всего экипажа в живых только двое и остались.

— На каждый хитрый болт всегда найдется гайка с левой резьбой.

— Это как? Я не понял.

— Если обнаружил пуск торпеды, сойди с ее курса и тут же двигатели глуши. Не ход, а именно дизеля. Такие торпеды идут на шум винтов или звук работающего двигателя. Заглушил двигатель — торпеда мимо пройдет. Для них звук — что для магнита железо. Потом выждать минуты четыре-пять, и все дела.

— Не знал. Наши пока ни одной такой торпеды не захватили, чтобы устройство изучить. Говорят, на них самоликвидаторы стоят.

— Конечно, немцы свои секреты берегут.

— За подсказку спасибо, выздоравливай. Ну, будь!

У Володи уже от уколов болели предплечья и ягодицы — даже сидеть было тяжело. Но ему очень хотелось выздороветь, вернуться на лодку. За то время, что он служил на ней, лодка стала почти родным домом. У других подводников были дома, семьи — пусть и далеко. Они получали письма, их души согревало сознание, что дома ждут родные, переживают за них. А у него не было никого, только сослуживцы и лодка. Но даже с подводниками, с которыми ходил вместе в боевые походы и вместе с ними рисковал, Владимир не мог толком сдружиться — мешала какая-то невидимая стена. Будучи из другого времени, из другого мира, он не мог открыться им в полной мере. Ему приходилось постоянно контролировать себя, чтобы не сказать лишнего, не привлечь внимание, не вызвать подозрения.

И еще одно угнетало. Подводники жили честно, по своим документам. А он все время подспудно побаивался, что его обман раскроется. Конечно, ничего противозаконного он не совершал и воевал не хуже других, но как это объяснить НКВД или «СМЕРШу»? Раз живешь под чужой фамилией и с документами погибшего, стало быть, есть что скрывать. А не враг ли ты, не немецкий или финский шпион, умело маскирующийся под краснофлотца? Володя как-то поймал себя на мысли, что обходит радиостанцию стороной. Ведь для любого шпиона связь — это важнейшая сторона работы. Добыл сведения — передай, иначе они устареют и будут никому не нужны. А передать что-то с подлодки можно было только по рации. Как-то даже радист с «малютки» обиделся на него.

Подводники отмечали праздник — День Военно-морского флота. Володя отсел подальше от радиста, и тот это заметил:

— Ты уже второй раз от меня отсаживаешься, как от чумного. От меня что, плохо пахнет? Так я вчера в бане был.

— Нет-нет, как ты мог подумать? — стал оправдываться Владимир. — Я просто к торпедисту Саше поближе хотел сесть, все-таки одно боевое подразделение.

— А, тогда ладно, — смягчился радист.

Вне лодки подводники старались время вместе не проводить — за время походов одни и те же лица в лодке надоедали. Они и так знали заботы, радости и семейные неурядицы друг друга.

Конечно, Владимиру хотелось бы пообщаться с другом без опасений, поделиться проблемами, посоветоваться, но такого человека рядом с собой он не видел. К тому же в людях этого, военного, времени Володя заметил то, что уже отсутствовало в его современниках: здесь безудержно верили в полководческий гений Сталина, непогрешимость руководителей партии, органов НКВД и «СМЕРШа». Хотя зачастую в руководство пробивались люди малограмотные, безынициативные исполнители, боящиеся брать на себя ответственность.

В госпитале Володя отлежался, отоспался от вахт, отогрелся. В боевых походах вахты и атаки — свои и чужие — выматывали. А в госпитале он уже на десятый день стал размышлять — особенно после слов командира.

Действительно, через полтора года закончится война, и если он останется жив — куда ему податься? Армию и флот после войны сократят, стране будет не под силу содержать столько здоровых мужиков. А море и подлодки он любил. Вот и лезли в голову тяжкие думы, и выхода он пока не находил.

В полдень, как и многие раненые, он подходил к репродуктору, слушал сводки Совинформбюро о положении на фронтах, обменивался с другими краснофлотцами мнениями. Только о войне на Севере говорили мало. Фронт стоял на месте, и что можно было рассказать о действиях флота?

Минуло уже десять дней, как его лодка ушла в поход, и Володя стал беспокоиться — не случилось ли чего, почему Саша не идет его проведать? Ведь запасов по автономности «малютке» хватало на семь дней, а если сильно экономить топливо, можно растянуть на восемь.

Однако Саша все же навестил друга.

— Извини, что не сразу пришел. Лодка на базе уже третий день. Потрепало нас сильно.

— Немцы?

— Непогода.

Конечно, мореходность у «малютки» была всего пять баллов, шторм не для нее. Да и создавалась лодка для прибрежного плавания. Главным ее достоинством было то, что она могла транспортироваться по железной дороге к любой базе. До войны это считалось преимуществом — можно было быстро и скрытно перебросить лодки с одного морского театра военных действий на другой. Прочие же военные качества, такие, как вооруженность, мореходность, малая автономность плавания и небольшая глубина погружения, остались на втором плане.