было несомненной заслугой Стамбулова, принесшей и ему лично неисчислимые выгоды. Заслуга была тем больше, что самый крупный политический деятель Болгарии, Каравелов, не сумел выбрать одной линии поведения, колебался из стороны в сторону. Новый избранный князь, Фердинанд Кобургский494, совершенно естественно поставил Стамбулова во главе министерства, и Стамбулов, сильный своей заслугой перед Болгарией, а также лично перед Фердинандом, стал на 7 лет настоящим диктатором. Министры занимали свои посты и падали, Стамбулов был несменяем. Сам Фердинанд, несмотря на самостоятельность и самовластность своего характера, был пешкой в руках Стамбулова.

Во время этой диктатуры Стамбулов проявил себя во весь свой рост — честолюбца, интригана и корыстолюбца. Конституция, во имя которой он действовал в 1886 г., нарушалась им откровенно и нагло. В парламенте он сам как-то сказал фразу: «Когда мое внутреннее убеждение говорит, что соблюдение конституции вредно для Болгарии, то я жертвую конституцией ради Болгарии»495. Его «вътрешно убеждение»496 как бы прилипло к нему. Его режим страдал от грубейшей коррупции и крайнего деспотизма. Выборы в палату обратились в комедию: в избирательные урны заблаговременно насыпались бюллетени с именами правительственных кандидатов, и их избрание было обеспечено, вследствие чего палата долгое время состояла из одних сторонников правительства без единого представителя оппозиции (только на последних выборах перед падением Стамбулова было пропущено несколько оппозиционеров). Прибегали и к другому способу: избиению избирателей, которые подозревались в намерении подать оппозиционный бюллетень и отказывались показать его по требованию «патриотов»497.

Митинги допускались только правительственные. Их созывали градоначальники, и выносили они — по телеграфному предписанию Стамбулова — заранее составленные резолюции; совершенно в том роде, как это делается теперь в России. Свободы печати, гарантированной конституцией, не было и в помине. По временам постановлением совета министров вводилась вопреки конституции предварительная цензура, потом она отменялась, но заменялась двумя различными приемами: во-первых, судебной репрессией, применявшейся так, что печать не могла и пикнуть, а во-вторых, деятельностью «народа» или «сопаджие» (палочников). Это производилось очень просто. Собирался митинг для протеста против оппозиционной газеты, на митинге выносилась резолюция — выразить порицание редакции, затем участники митинга шли к редакции, били окна, врывались в ее помещения и типографию и производили полнейший разгром. Полиция блистала своим отсутствием и являлась, когда все было кончено. Таким же способом нередко расправлялись и с отдельными политическими деятелями.

Тем не менее под самый конец правления Стамбулова появилась оппозиционная газета «Свободно слово», во главе которой стояли Стоилов и Радославов.

Стоилов и Радославов были люди богатые и судебных репрессий не боялись: когда я приехал в Софию, они содержали в тюрьме уже трех или четырех ответственных редакторов своей газеты, приговоренных судом (чего не вынесла бы никакая газета), и газета Стоилова продолжала свой поход против Стамбулова. Она обливала Стамбулова грязью, печатала о нем сообщения, не считая нужным стесняться истиной, употребляла самые ругательные выражения: «мерзавец», «подлец» и, особенно охотно, «блудник» и т. п., вообще вела себя так, что никогда ни английское, и французское правительство не допустило бы у себя ничего подобного. Между прочим, газета пустила в ход сведения, будто Стамбулов соблазнил и частью даже изнасиловал 83 невинные болгарские девушки, и этот факт с такой статистической цифрой потом постоянно фигурировал в речах противника Стамбулова.

Этот тон газеты ввел меня в заблуждение, когда в Константинополе болгарский консул показал мне ее. Но это был оптический обман: Стамбулов просто еще не собрался прибегнуть к обычному способу устранения неудобных людей и газет: к помощи «негодующего народа». Но продержись он еще у власти месяца два, и этот способ, без сомнения, был бы пущен в ход.

Мне не нужно было особенной проницательности, чтобы сразу оценить эту сторону стамбуловского режима: она кидалась в глаза, и только при намеренном закрывании глаз можно было ее не заметить.

Но другую сторону выяснить было труднее, и теперь я не повторил бы всего, что писал и говорил в свое время. Эта сторона — экономическая.

Для нее у меня было очень мало материала, хотя я его тщательно искал. Сколько-нибудь серьезной экономической литературы в Болгарии в то время не было; статистика была в зачаточном виде, если не принимать за «статистику» сведений о соблазненных Стамбуловым девушках. Я был у министра земледелия498, добивался у него сведений о формах и размерах землевладения, о величине запашек и урожаев и т. п. и узнал только то, что по всем этим вопросам министр земледелия имеет сведений немного больше меня. То же самое и с промышленностью.

В общей прессе, в «Свободном слове» и позднее появившихся изданиях много говорилось об экономическом упадке Болгарии за время стамбуловского режима. Приводили сведения об упадке земледелия и урожаев, о растущих недоимках, об увеличивающемся числе продаж мужицкого инвентаря за недоимку и т. п. Я принял на веру все эти сообщения и сделал вывод, что то движение, которое низвергло Стамбулова и которое в Болгарии называется громким именем «революция 18 мая» (1894 г.), произошло на почве обнищания страны.

Теперь в Болгарии имеются весьма хорошая статистика и довольно значительная экономическая литература. И теперь я должен признать, что в течение всего периода с освобождения от турецкого ига до начала войны в 1912 г.499 Болгария экономически крепла и развивалась; конечно, этот процесс не был совершенно прямым, конечно, были в нем зигзаги, но семилетие стамбуловской диктатуры, при всем ее деспотизме и ошибках, в целом таким зигзагом не было. И гораздо правильнее будет признать, что переворот 18 мая произошел не на почве экономического упадка, а как раз наоборот, на почве экономического развития и роста политического сознания, пришедшего в коллизию с политическим деспотизмом.

Для характеристики политического положения Болгарии при Стамбулове я приведу здесь еще одно очень яркое воспоминание.

В то время знаменитый болгарский политический деятель Петко Каравелов сидел в тюрьме (так называемой Черна Джамия — черная мечеть; в тюрьму была обращена старая мечеть). Сидел он по совершенно фантастическому обвинению в убийстве Белчева, одного из стамбуловских министров. Белчев вечером возвращался пешком домой из заседания министерского совета; возвращался вместе со Стамбуловым. В расстоянии нескольких шагов сзади шел вооруженный телохранитель Стамбулова, когда-то разбойник, приговоренный к смертной казни, но помилованный Стамбуловым и ставший его верным слугой, человек громадного роста и, как говорят, редкой физической силы. Из городского сада, мимо которого они проходили, вышел человек с намерением, без сомнения, убить Стамбулова, подошел сзади по ошибке к Белчеву (они одинакового роста и были в одинаковых пальто) и выстрелом из револьвера уложил его на месте.