4.5. Что бы смогла объяснить концепция новизны в эстетике?

Излагая свою концепцию, автор вовсе не предлагает заменить слово «прекрасное» на слово «новизна». Он хотел бы только показать, что объективная интеллектуальная новизна является всего лишь одним из аспектов так называемого прекрасного, «понимание» которого сопровождается спонтанным возникновением чувства удовольствия. И еще неизвестно, одна ли новизна способна доставить нам наслаждение. Например, композиционное построение, создающее гармоничное сочетание частей и способствующее целостности представления, разве оно не может внести свою лепту в «казну» удовольствия? Конечно, у произведения искусства есть и другие достоинства способные привлечь наше внимание, но не способные вызвать интеллектуальное чувство наслаждения, и эти достоинства не менее значимы, чем новизна.

Поэтому, исходя из вышеизложенного, одна из задач искусствоведения состоит, как нам представляется, в том, чтобы отделить в произведении искусства то, что доставляет интеллектуальное наслаждение от того, что не претендует на подобный статус, не становясь от этого ни менее ценным, ни менее привлекательным. Другая задача состоит в том, чтобы определить, каким образом и в какой мере то или иное достоинство участвует в формировании идеи произведения, являющейся источником интеллектуальной новизны. В частности, определить, в каких взаимоотношениях находятся интеллектуальная новизна и новизна органолептическая. И третья задача заключается в определении метафизической сущности искусства. Да, искусство существует тысячелетия, да, оно доставляет наслаждение, но только ли для того оно существует, чтобы доставлять удовольствие, не является ли услаждение струн нашей души всего лишь приманкой для выполнения Природой задачи более достойной человеческого рода, как, например, задачи приумножения многообразия Мира.

А теперь попытаемся представить, что бы смогла объяснить теория прекрасного, если бы в основу ее было положено наличие в произведении искусства объективной интеллектуальной Новизны взгляда художника на вещи и явления окружающего нас мира.

1. Во-первых, она бы объяснила так долго мучивший многих вопрос, отчего возникает удовольствие при созерцании произведения искусства.

А возникает это удовольствие от «понимания» на бессознательном уровне интеллектуальной новизны, той новизны взгляда художника на вещи и явления, которая никому еще не знакома – кроме художника, – но которая на бессознательном уровне созвучна тому, что присутствует в душе созерцателя в скрытом виде. Можно сказать, что творец возбуждает и тем самым «озвучивает» в душе созерцателя аккорды, доселе немотствовавшие.

Произведение искусства устроено таким образом, что его невозможно понять на сознательном уровне, его можно только чувствовать и интерпретировать, исходя из материала, представленного самим произведением и наших познаний в данной сфере искусства.

Отсюда парадоксальная мысль: искусство существует только благодаря непониманию той идеи, что в нем заложена художником и благодаря тому удовольствию, которое мы испытываем, но не понимаем, откуда оно.

2. Во-вторых, эта теория прояснила бы причину так долго существовавшего пристрастия большинства архитекторов, скульпторов, художников, искусствоведов и т. д. к связыванию прекрасного с непременным наличием в произведении искусства надлежащих пропорций, меры и согласованности его частей, а также соответствия произведения своему назначению. Что касается пропорций, симметрии, согласованности и меры, то данные качества произведения искусства характеризуют целостность, законченность, гармоничность данного произведения, а только в целостном и гармоничном можно почувствовать интеллектуальную новизну в ее полном и более «наглядном» виде. Произведение искусства, в котором новизна была бы представлена в «частичном» виде, не обладало бы ценностью в наших глазах, поскольку она не была бы нами обнаружена, как не было бы нами «узнано» сооружение, представленное, положим, всего лишь колоннами, боковыми стенами и парадным подъездом. И недаром гештальтпсихология первой обратила внимание на тот факт, что наша психика способна формировать «хороший» гештальт, то есть она способна из множества восприятий преимущественно фиксировать только то, что едино, симметрично, замкнуто, целостно. Относительно же соответствия того или иного произведения искусства той функциональной роли, для которой оно предназначено, можно сказать, что данное соответствие свидетельствует не только о целостности данного произведения, но и о гармоничности его существования в той среде, где оно успешно выполняет свою функцию. А гармоничность и целостность в наиболее полном объеме представляют интеллектуальную новизну произведения искусства, являющуюся неотъемлемым атрибутом последнего.

3. В-третьих, можно было бы объяснить идущее еще с Античности постоянное отождествление в эстетике красоты и истины, несмотря на то, что истина не имеет никакого отношения к самой эстетике, поскольку принадлежит гносеологии.

Красота и истина не просто соединены в произведении искусства, они порою бывают слиты в нашем представлении до неразличимости. Потому что, если истина – это внове созданная (обнаруженная, «понятая») ценностно-смысловая конструкция, то красота – это то, что спонтанно не столько сопровождает, сколько манифестирует возникновение данной структуры. Причем манифестирует с определенно заданной целью. Так что красота и истина – два названия одного и того же явления, именуемого объективной интеллектуальной новизной, но характеризуемого с двух различных сторон. Поскольку интеллектуальная новизна в виде объективной идеи обладает и истинностью, в силу своей верности, и красотой, в силу способности доставлять удовольствие. Так что «слияние» истины и красоты вполне объяснимо, поскольку в самой истине, обладающей первозданностыо и уникальностью, заключена новизна, а в самой красоте, обладающей способностью доставлять удовольствие, также заключена все та же новизна. (Но обо всем этом более подробно будет изложено в Части 11).

4. В-четвертых, стала бы более объяснимой причастность к эстетике категории безобразного: доставляя нам наслаждение, новизна может быть не столь привлекательной для нашего чувства (положим, брезгливости), для нашего суждения, для нашей нравственности. Важен сам элемент «понимания» и удивления от явленной нам идеи-новизны. И не столь существенно, какую, положим, моральную окраску имеет эта идея. Если добро и зло в этом мире имеют, по крайней мере, одинаковые права на жизнь, значит, они имеют одинаковые права и на представление самих себя в искусстве, представляющей эту жизнь.

5. В-пятых, можно было бы понять разногласия некоторых авторов относительно причины сокрытости или двойственности присущей любому настоящему произведению искусства. Сокрытость произведения искусства исходит не оттого, что творец его стремится непременно завуалировать «истинный» смысл произведения, а от того, что он просто не в состоянии его выразить, так как новизна, явленная нашему бессознательному, принципиально не может быть представлена однозначным образом нашему сознанию в какой-либо знаковой системе. Невыразимость идеи произведения искусства – характерное свойство последнего.

К сожалению, следует согласиться с тем, что термины «красота» и «прекрасное» сами по себе ничего не говорят нашему чувству, потому что умом мы понимаем, что за ними скрывается нечто для нас важное как для характеристики произведения искусства, так и для нашего восприятия его, но сердцем мы не в состоянии почувствовать их значение и смысл, потому что эти термины скрывают в