И всё-таки товарищи на общем собрании спрашивали Лёву в разделе повестки дня «Прочее»:

— На фига тебе это надо, — спрашивали, — нет, ты подумай хорошенько — на фига?

— Я думал, — честно отвечал им Лёва, как на духу — бесполезно. Может, по простоте душевной, в смысле, сдуру, а может, от присущей мне любви ко всему живому и женскому.

— А знаешь ли ты, — спрашивали товарищи, — что от женщин бывают дети, а от последних — заботы? Женщин любят многие, а заботы — никто. Хотя детей некоторые любят. Но самих по себе, в чистом виде, то есть без забот.

Лёва обо всём об этом догадывался. Чего и не скрывал. И, положа руку на сердце, говорил:

— Ну хочу я близкую женщину иметь в своём окружении. И не на службе обществу или там для протокола, а в повседневном быту круглосуточно.

В результате, те же самые товарищи по партии — других товарищей Лёва не имел — пошли ему навстречу и выдвинули из рядов молодёжного крыла проверенную кандидатуру женского пола, большого обаяния небольшого роста и такого же светлого ума. Товарищи очень хорошо её знали. Как говорится, не понаслышке, а, наоборот, изнутри.

Лёва тоже всесторонне с кандидатурой ознакомился и остался ею доволен, а товарищам признателен. Но всё же вынес для порядка сложившуюся ситуацию на политсовет. От которого у него никаких тайн быть не могло, потому что их не было.

Политсовет будущую Лёвину жену с удовольствием обсудил в прениях, и она единогласно, на ура, так сказать, была рекомендована Лёве в качестве спутницы по личной жизни. После чего и сыграли они на деньги партии импровизированную свадьбу.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — сказала Лёвина невеста, но о чём это она так, Лёва не понял.

Свадьба прошла в тёплой дружеской обстановке и на высшем организационном уровне — как всё равно праздничный митинг: с гостями и тостами, со спиртными напитками и массовыми танцами. Правда, без родителей жениха и невесты — Лёва оказался сиротой, а невеста приезжей. Ну и традиционной свадебной драки тоже не случилось. Потому что политическим соратникам делить по большому счёту нечего и спорить им не о чем. Как же может возникнуть среди них драка? На каком основании? Были бы они оппонентами какими-нибудь, прости Господи, или на худой конец в оппозиции к существующей власти — тогда ясное дело, тогда понятно. А они — товарищи! Так что свадьба эта мирно пела и плясала, как будто крылья эту свадьбу вдаль несли. Крылья любви и мирного сосуществования, разумеется.

И вот, приехали молодожёны со своей свадьбы домой на такси. Сначала на кухне посидели, потом на диване. Поговорили о насущном, так, для блезиру, партийный подарок из упаковки выудили и водрузили на телевизор. Каковой заодно посмотрели, но невнимательно. И стали незаметно друг для друга, исподволь раздеваться. А когда разделись до основания, новоиспечённая жена обняла Лёву за талию и сказала:

— Ну, голубь ты мой?!

А Лёва сказал ей из объятий:

— Я не голубь, я Адлер.

— В смысле? — сказала жена.

— В смысле, фамилия моя Адлер. Орёл, значит, в переводе. Ты паспорт мой что, не читала?

— Читала. Но я думала, Адлер — это южный город с аэропортом, а не фамилия.

В общем, она была приятно удивлена. Уточнив только на всякий случай:

— Орёл в переводе с чего?

— В переводе с языка Энгельса и Гёте, и братiв Клiчко. С немецкого, одним словом.

— Так ты немец? — восхитилась жена. И настолько искренне восхитилась, как будто живого немца никогда не видела.

— Да какой я к чёрту немец! — сказал Лёва. — Россиянин я коренной национальности, друг, можно сказать, степей. А фамилия есть обыкновенный атавизм, доставшийся мне от прадедов и дедов.

Объяснял всё это Лёва своей жене, а сам — пока она мучительно вспоминала, что такое атавизм — ставил невзначай на проигрыватель пластинку.

И грянул в спальне (проигрыватель в спальне стоял, так как жил Лёва в однокомнатной квартире) «Радецкий марш». И Лёва с женой, как по команде, полезли наперегонки под одеяло. Но очень скоро жена попросила:

— Поставь что-нибудь другое. Из музыки.

Лёва стоически вылез из-под одеяла, прошлёпал к проигрывателю и сменил пластинку. На «Шутку» Баха. Так как к «Шутке» Баха питал особую склонность и любил её больше, чем всю классическую музыку великих композиторов вместе взятую. Хотя и её любил. Одинокие мужчины, они часто классическую музыку по вечерам любят. Так же, как и одинокие женщины.

К сожалению, замена новобрачную не удовлетворила. Она повертелась и так и эдак, вылезла из-под одеяла сама и, порывшись в тумбочке, выбрала всемирно известное произведение Равеля «Болеро». Послушала с минуту босиком. Сказала «это уже лучше» и вернулась под одеяло, на заранее подготовленную позицию.

«Да, разные мы с нею люди, — подумал Лёва. — Существенно разные. И не сказалось бы это, — подумал, — как-нибудь косвенно или прямо — на нашей семейной жизни». И ещё одно успел он подумать. Что жить с женщиной, какой бы она ни была, всё же приятнее, чем с товарищами по партии.

Это была самая последняя мысль Лёвы. Не в жизни, а в эту тёмную ночь. Потому что в эту ночь было Лёве не до мыслей. И беспробудно уснуть ему удалось лишь незадолго до наступления утра.

Зато уснув, спал Лёва спокойно, без сучка без задоринки, и жена его тоже спала на спине тихо, чуть дыша. В то время как река с шумом несла свои воды из ночи в море, птицы в садах кричали, как сумасшедшие, и близкий рассвет над холмом прикидывался извержением вулкана.

27-му июля — дню независимости Немятовки —

посвящается

Немятовка — село большое и огромное. Выйдешь в поле, глянешь в степь… Бо-ольшое село! Из одного двора состоит. Но такого большого, что любой королевский двор сдуру позавидовать может. Да оно и не в размерах дело. Дело в том, кто в этом дворе живёт и, можно сказать, здравствует — пропади он пропадом. А живёт в нём, конечно, помещик потомственный. В том смысле потомственный, что сначала он был никем, а потом стал всем. И в первую очередь, помещиком. И фамилия ему, конечно, Немятый. Хотя на вид этого и не скажешь. Потому что он и не живёт здесь, а только наездами случается, чтобы день ангела своего ударным трудом отпраздновать да дворню крепостную погонять и приструнить. В смысле, трахнуть по-отечески. Ну, чтоб знала она своё место под солнцем палящим. И ещё, чтоб покрасить, он сюда приезжает. У него, у помещика, мания такая и дело всей его жизни — красить. И не что попало и всё подряд красить, а заборы. Любит он это дело до одури и самозабвения — своими руками цвет заборам придавать. Бывало, пока все заборы в Немятовке не перекрасит в два слоя, не успокоится. А перекрасит, заставит дворню новых заборов понастроить и опять их красит. Ну, или в крайнем случае, покрашенные заборы потребует ободрать. Чтоб фронт полевых работ у него всегда был под рукой и под кистью.