«Здравствуй, малыш, – услышал он голос отца. – Когда ты найдешь эту запись, то, скорее всего, меня уже не будет в живых. В меня уже дважды стреляли. Я сообщил об этом в Центр, но оттуда только посоветовали: “Если это провал, возвращайтесь”. Но это не провал. Подозреваю, что это мой личный враг. Все началось с моей последней поездки в Швейцарию в начале августа прошлого года, где мне пришлось какое-то время заниматься банковскими делами наших “вождей”. Из Центра меня попросили съездить заодно в Италию, в город Стреза в провинции Вербания, где я был не раз на отдыхе и знаю кое-кого из местных чинов. Попросили меня попробовать договориться в местной мэрии зачистить одну кадастровую запись. Я согласился. Места там чудесные. Стреза – волшебный городок, расположенный на самом берегу озера Маджоре. Я встретился с нашим человеком, и он сообщил мне, что в кадастровом реестре Вербании зарегистрированы в окрестностях города Стреза, на улице Монте Дзеда четыре строения (основной дом из 11 помещений и прилегающие постройки), а также четыре участка земли с каштановыми рощами.

Примерная стоимость этого поместья может составлять около трех миллионов евро. Записана же эта “фазенда” на Ольгу и Алексея Фроловых. Мне пояснили, что надо как-то эту запись переделать на другое имя, потому что эти Фроловы – ближайшие родственники бывшего сотрудника КГБ, занимавшего весьма высокий пост. Догадаться, о ком идет речь, было нетрудно – о жене и отце полковника Дмитрия Фролова, который до июля 2013 года был заместителем начальника управления “К” ФСБ России. Под ним ходили все банкиры. Именно он вел “Дело Магнитского” и отвечал за обналичку через “Мастер-банк” тех взяток, которые брали крупные чиновники. Из органов его действительно уволили, но итальянский след остался. Вся эта история для меня была шоком. Откуда у полковника ФСБ могли взяться эти миллионы евро? Явно он их получил в виде взяток и перевел в Италию, где и приобрел себе поместье. Таких историй в последнее время я узнал достаточно для того, чтобы убедиться в полном разложении наших органов, где одни воруют, другие их крышуют, а в конечном итоге уничтожаются все те основы порядочности, на которых строилась русская разведка. Я уже не говорю о тех идеалах, за которые сражался твой дед и которым всю жизнь служил я.

В тот вечер я с этим “нашим человеком” поговорил по душам и посоветовал ему не зачищать запись в кадастре, а передать эти данные в прессу. Не знаю, последовал ли он моему совету, и каким образом они попали к корреспонденту московской “Новой газеты” Роману Анину, но статья на эту тему там появилась[94]. Скандал был страшный и, естественно, подозрение пало на меня, так как я все это должен был “зачистить”, но не сумел. А не сумел, значит не захотел. Ну и наговорил я “нашему человеку” такое, что меня, как очевидно, сочли опасным. После этой истории одно время все было тихо. Но я заметил, что на мои сообщения весьма важного характера как-то неохотно реагируют. А потом началось – то кто-то нагло подрежет на дороге, то какие-то типы уголовной внешности мотаются у нашего дома. А перед Рождеством раздался первый выстрел. За ним второй. Думаю, что все это плохо кончится.

Я тебе рассказал все это, чтобы ты знал, куда ветер дует. Власть в России взяли те самые господа, которые погубили Советский Союз и после его развала нажили себе чудовищные богатства. Речь идет о хорошо законспирированных личных счетах на десятки миллиардов долларов, которые они умудряются размещать даже в Америке. Конечно, рано или поздно, справедливость восторжествует, и вся эта нечисть понесет заслуженную кару. Но я в этом участвовать не хочу. Для себя я решил, что идти искать справедливости к тем, против кого я столько лет работал в разведке, я не имею права – не позволит память об отце и забота о твоем и своем честном имени. Будь что будет. Я хотел бы, конечно, чтобы мои опасения были напрасными. Но если случится худшее, не суди меня строго, сынок. Береги мать – она совсем к этой жизни не приспособлена – и себя. Прости, что поставил тебя на эту стезю. Теперь выбирай сам, оставаться ли на ней. Если придется хоронить меня, то, пожалуйста, по православному обычаю. Тут в Майами есть одна церквушка…»

Изображение на диске как-то сразу смазалось после этих слов, и голос отца погас. Андрей еще раз посмотрел полицейский протокол: «Поднимался по встречной полосе, обогнав медленно шедшую в гору машину, водитель которой… такой-то… это подтверждает». «Гора в Майами одна, – подумал Андрей. – «Сахарная голова» высотой 95 метров над уровнем моря. Это даже не холм. А грузовик с нее спускался на бешеной скорости – 120 км. в час. А водителя грузовика так и не нашли. Неужели отца действительно убили «свои»? Жизнь положу, но правду узнаю».

Он положил диск обратно в сову-тайник. В тот же день Андрей заехал в Церковь Святого Князя Владимира на 46-й авеню, рядом с главной западно-восточной улицей Майами Flagler Street. Она оказалась очень похожей своими белыми стенами и синим куполом на кладбищенскую церквушку при Русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, где похоронили бабушку. И в Майами храм также основали русские эмигранты, но не после революции, а вскоре после Второй мировой. Только здесь рядом с храмом вместо березки выросло оливковое дерево. Настоятель храма – американец Даниил Маккензи, перешедший в православие из католичества, встретил его радушно, помог поставить свечки за упокой у Святого Распятия и рассказал, как будет проходить отпевание. Андрей оплатил все заранее и через день привез гроб с телом отца в эту церковь.

Проститься с профессором Полем Смитом пришло столько людей, и преподавателей университета, и студентов, среди которых Андрей сразу приметил Ашу, и просто его добрых знакомых, что в маленькой церквушке они не поместились и, пока шла служба, стояли на улице. Дуэт прихожан-старушек старался вовсю, и время от времени их голоса перекрывал густой бас отца Даниила Маккензи, вторившего им рефреном по-русски: “Господи, помилуй! Господи, помилуй!”. Когда прозвучало “Вечная память” и крышку гроба стали забивать гвоздями, мать Андрея потеряла сознание. В землю профессора Поля Смита опустили на кладбище Майами в Корал Гейт Парк уже без нее. До конца своей жизни он так и не признался ей, что он – нелегал СВР под кличкой “Рейнджер”, а его настоящее имя – Павел Кузнецов. Андрею теперь предстояло нести по жизни и эту его тайну, и свою легенду, придуманную за него в Ясенево.

На следующий день после похорон Аша поехала вместе с Андреем в госпиталь к матери. Ей было уже много лучше. Они отвезли ее домой, и Аша осталась подежурить у ее кровати. Как-то незаметно, она стала членом семьи. Андрей легко сошелся с ней еще и потому, что между ними не стояла та тайна, которую он не мог открыть даже своей матери – по решению Ясенево они теперь должны были работать вместе. Однажды Андрей пригласил ее в ресторан поужинать. А потом они долго бродили вдоль моря, и Андрей рассказал ей все, что думал о смерти отца. Аша была в шоке. Первой ее реакцией было: «Я не верю, что это наши. У него могли быть и другие враги. Не исключаю, что его пасли америкосы». Он вернулся домой уже с ней и дал ей прослушать диск. Это была их первая ночь. Ночь больших слез и непривычных для Андрея ласк, на которые способны только женщины йоруба. Ася осталась у него. Казалось, теперь уже навсегда.