– А сено возить с того берега вам надо? – вздохнул Семен Аркадьевич, глядя на Чуйский тракт, по которому неслись машины в сторону его города.

24

Неспешно подошли к реке.

Посреди нее возвышалась железная опора, похожая на ржавый броненосец. Река глухо серчала на новую преграду: пенились волны на острие носа, крутились по бокам воронки. Зеленовато-прозрачные пласты воды разгонялись на отмели и с силой ударялись об корявое железо. Содрогалась торчавшая вверху арматуру, а за кормой опоры вода расслаивалась желтыми мутными струями.

Приятели остановились, щурясь на солнечный блеск.

Только на душе у Васи было неспокойно. Тянуло ее куда-то, словно щепку на стремнину.

Берег усыпан сосновой корой. Смолистый дух смешивался с запахом речных отмелей и оттаявшей после заморозка травы. На зеленой пойме, меж двух родников, паслись телята. Оттопырив мохнатые уши, они глядели на людей ласково-гуманоидными глазами.

Вася вспомнил:

– У меня корова ушла!

– А у меня бригада пропала…

Из короткой трубы строительного вагончика шел дымок; низко стелился в русле реки и провисшими сизыми клубами уносился за поворот.

Скрипнула железная дверь. Молодой парен, с флюсом на красной щеке сбегал к берегу, черпанув из реки закопченным ведром.

– Строят мост, – кивнул прораб на вагончик, откуда доносился крепкий мужской смех, – будто сами встанут вместо опор!

– Место такое, нехорошее…

– Чем?

– Здесь и так каждую весну ледовый затор.

– Берутся за одно, – не понял его Семен, – потом за другое! Ничего до конца не доводят!

– Может, плохо объясняешь?

Пинетка тряхнул папкой с чертежами:

– Да что непонятного-то?.. Зима скоро!

– Начальство в деревне не любят. – Вася придавил папку своей ладонью. – Вон, твои чертежи…

– В туалете нашел…

– Твои чертежи, – настаивал Вася, – тоже начальство!

– Да какой я начальник? – Семен поднял кусок арматуры и понес косолапя к мешкам с цементом. – Я им денег даю заработать.

– А сколь души взамен отнимешь!

Из желтой травы возвышался бетонный фундамент. На нем лежали свежие сосновые бревна, ярко-охристого цвета с коричневыми жилками:

– С этого дома бригада ушла! – кивнул прораб. – Два венца положили и ушли!..

– Придут.

– И ведь не найдешь замену! Никто не пойдет на этот сруб! Все знают: Митька начал, его сруб не трогай!

– Не жадничай…

– Хоть ты тресни!

Прораб махнул рукой, потом взял прутик и стал хлестать по стеблям крапивы, жалившей его все лето:

– Пригрозил им, что платить частями не буду, отдам, когда всю работу сдадут. Так мне говорят: у нас, мол, вся конструкция собрана без гвоздя – придем и разберем все к хренам!..

Семен Аркадьевич выбрал чурку посуше и уселся, вытянув ноги.

– Вернутся они, – успокаивал Вася. – Сено свозят и придут.

– То покос, то корова потерялась. Захотят – придут, захотят – нет!

– Другая же бригада работает…

Мужик он хороший, но в ушах чужая пыль – слышит только свое:

– Бригадир на днях учудил, сел на пенек и вырезает какого-то духа моста. Мол, прилажу на перилах!.. А куда «прилажу», если прогоны еще не бросили?

– Теща про тебя сказала: хорошо, мол, поешь!

С реки подул холодный ветер, задирая светлую изнанку ивовых листьев. «А утром качались на волнах, – запел прораб, как-то легко попадая в свое вчерашнее состояние, – лишь щепки того вот моста!..»

Из вагончика вышел коренастый мужик с диковато-яркими белками глаз. Он держал в руке стамеску, проверяя ее остроту об темный, как старая набойка, ноготь.

– Иди вон, спроси бригадира, куда он домовенка лепит? – кивнул прораб, но уже не хмурился, а смотрел с интересом.

– Нет, – отказался Вася. – Надо корову искать… Да и жена, со вчерашнего еще, хмурнит!

Прораб махнул рукой.

Он так и остался сидеть у реки, на сосновой чурке: одинокий и чуждый рабочим и всей деревне.

А солнце светило, играла волна. На другом берегу прыгали тощие дикие норки.

Парень с флюсом шкурил сосновые бревна. Светло-коричневое лыко росилось молочной смолой и налипало на лезвие топора. Когда смолистые лохмотья накапливались, парень неспешно отирал их о торец бревна. Другой рабочий переворачивал обнаженные стволы: они глухо постанывали и скатывались под горку к фундаменту. А прорабу не хотелось верить, что бревна, по-щучьему велению, сами найдут будущие пазы, взберутся друг на дружку, поднимаясь в стенах дома. А может, сложатся как-то по-новому, какой-нибудь немыслимой винтовой башней. Недаром же столько лет они росли в тайге, размышляя о чем-то долгими осенними ночами.

Но эти думы знал лишь дух моста, живший в плену обрубка бревна.

Угрюмый бригадир обнимал его большими ладонями и легонько выкорябывал стамеской благородную стружку. Должно быть, он чувствовал уже какое-то движение, вминаясь чуткими пальцами в кедровую плоть, будто принимал роды у рыжей чурки.

25

Надя стояла на крыльце с полотенцем в руках и протирала чашку, будто готовилась к празднику. Присмотрелся: ан нет! – в руках трепещется что-то живое. Жуланчик!.. Пучит черные глазки, будто семечки конопли!

– В ведро с молоком упала! – улыбалась жена. – Билась, билась. Ослабла! Вот теперь сушу!

Ошибся он с чашкой, но предчувствие праздника осталось:

– Синица в руках, – вспомнил Вася пословицу, – дело надежное!

Птица дыбилась мокрыми перьями и норовила ущипнуть клювом ладонь спасительницы.

В огороде прыгали на ботве другие синицы: ныряли под плети, выискивая мух. Вася хотел рассказать жене о своей догадке про корову, но передумал:

– Игорь-то спит?

– В сарае он!

– Пойду поздороваюсь…

Дощатый сарай стоял в глубине усадьбы; из щелей под крышей сочился тонкий голубой дымок.

Сын сидел на диване, упершись взглядом в экран видика. В мангале шаяли вчерашние головешки.

Увидев отца, Игорь привстал и поспешно протянул ему бутылку с пивом, стараясь казаться взрослым:

– Будешь?

– Холодно сейчас для пива, – отмахнулся Вася, будто бы от едкого дыма.

– Нормально. – Сын отхлебнул, тоже поспешно, и поставил бутылку на шаткий столик.

Сарай был завален рухлядью: старые велосипеды жены, на которых она возила почту, ободранный торшер с погнутым каркасом, ржавая стиральная машинка. А сын напоминал глупого скворца, что собрался вить гнездо осенью. Хотя все же какой-то странный уют, или точнее – покой, чувствовался среди этих вещей, отвергнутых, но еще таких привычных хозяйскому глазу.

– С пилорамы ушел? – спросил Вася, хотя и так знал.

– Не по мне.

– Понятно.

– Что тебе понятно?..

– Чем думаешь заняться?

– Работу буду искать, – потянулся сын за бутылкой.

Какой-то виноватый он по жизни: вот сейчас выпьет на копейку, а горечь в душе – на рубль!

– Постарайся.

– Я стараюсь, папа, – моргнул сын длинными ресницами. Как у мамы его!

– Что стараешься?

– Пойду завтра к дорожникам, спрошусь.

Присел на край дивана так, будто сейчас вскочит – и за дело!

Отец кивнул на видик:

– Сделай тише, визжат, как оглашенные!

Но Игорь